Единственный дирижер в России, к спектаклям и концертам которого подходит эпитет «обольстительные». Даже если вы не большой знаток классики, в его интерпретации она и убедит, и заманит. В преддверии большого события — Теодор Курентзис со своим оркестром MusicAeterna сыграет Шестую симфонию Малера в Большом зале Консерватории — мы поговорили с ним о том, что важно для нас и для него.

Фото: Григорий Собченко, Коммерсантъ

— 2 июля вы со своим оркестром MusicAeterna представите Шестую симфонию Густава Малера в Большом зале Московской консерватории. Чего ждете от публики, что хотелось бы до нее донести?

— У меня всегда было особенное отношение к московской публике, но последнее выступление здесь («Дон Жуан» на «Золотой маске». — “Ъ”) меня, честно сказать, шокировало. Это был самый холодный прием за всю мою карьеру. Это уже неважно. Но говорить сейчас об ожиданиях я не хочу. Моя работа — дарить людям красивую музыку. И если они приходят на концерт, я гарантированно отдам им максимум сил, сердца, энергии. Я даю им основание лишний раз почувствовать себя счастливыми.

— Вас расстроила эта ситуация?

— Нет, но у меня возникло чувство, что мою публику подменили. Что, пока меня здесь не было, что-то странное произошло в Москве, в московской культурной среде.

— Культурная политика действительно меняется.

— Само понятие культурной политики сюрреалистично. Культура и политика — две противоположные вещи. Возможен план культурного развития или созидания, но культурная политика? Ее просто не может быть. Знаете, все в этой жизни зависит от нас самих. Если смотреть на людей как на массу, полагаться на массовую психологию, ошибочные выводы неизбежны. Я всегда за то, чтобы смотреть на человека персонально, стараться найти в каждом что-то хорошее.

— Это не всегда возможно.

— Людям культуры в России свойственно одно глобальное заблуждение. У них нет любви друг к другу, нет желания услышать друг драга и поменять мнение, если это необходимо. Самая красивая вещь на свете — личная революция. Когда человек перестает ориентироваться на стадо и начинает жить собственным озарением. Когда он задает себе вопрос «что я могу сделать дли ближнего?». А если смотреть на ближнего предвзято, ничего хорошего не произойдет. Ты не можешь погасить огонь бензином.

Самая красивая вещь на свете — личная революция

— Вы никого и никогда не считали врагом?

— У меня нет врагов. Есть люди, которые меня не понимают или не согласны со мной. И это хорошо. Это повод увидеть, что не так во мне самом. Сегодняшние настроения… Все говорят — диктат со стороны власти. Это же смешно. Хочешь разрушить старое и установить новое? Допустим. Только ты должен предложить самое лучшее. Нельзя заменить плохой, на твой взгляд, результат новым, убогим. Нельзя назначить новым директором того, на кого заведено уголовное дело. Или снять с репертуара спектакль Кулябина, не имея возможности заменить его спектаклем Кастеллуччи.

— А как быть с цензурой?

— Цензура невозможна в демократическом государстве. Я хочу верить, что живу именно в таком.

— То есть вы не оппозиционер.

— Нет. Вместо того чтобы созидать, люди, простите, меряются эго в интернете. Подписывают какие-то письма, критикуют тех, с кем они никогда не встречались. Я слышу иногда такие злые вещи о культуре, об артистах. Зачем это все нужно? Конечно, я со многими вещами в стране не согласен. Считаю, что допущены колоссальные ошибки. Колоссальные. Но стоит ли посвящать свою жизнь подпольной войне, ненависти, борьбе. С кем? С кем-то в сети? Это так примитивно. Разве не ясно, как функционирует политическая система? Человечеству были даны тысячи лет, чтобы убедиться, что все системы порочны. И что все повторяется. Единственное, что может победить тлен и смерть — это искусство. Но люди продолжают о чем-то дискутировать и что-то искать в политике. Замкнутый круг. Все кричат про патриотизм. Но патриот не тот, кто машет флагом и пьет в честь праздника. Патриот — это какой-нибудь дедушка, который выводит гулять свою собачку и, несмотря на свой артрит, наклоняется и убирает за ней. Вот это патриотизм. Маленький шаг.

— Может музыка помочь выжить в порочном мире, замкнутом на старых правилах?

— Для меня любое общество — живет оно по старым правилам или по новым — находится в заблуждении. Я и сам живу в заблуждении. Поэтому считаю, что говорить нужно всегда о конкретном человеке. Я хочу именно вас посвятить в свою музыку, именно вам рассказать о своей мечте. Именно вам дать свои линзы, чтобы вы увидели мир моими глазами. Я хочу разбудить эмоциональное зрение. Убрать все преграды, стереотипы, навязанные социумом, мешающие воспринимать музыку. Хочу тратить все свое время и сущность на эту работу.

— Это задача дирижера или композитора?

— Это задача человека. Честно сказать, я воспринимаю себя больше композитором, чем дирижером. Я не получаю от дирижирования такого кайфа.

— Вы шутите?

— Дирижирование — счастье в том смысле, что это мои личные отношения с музыкой. Это способ приобщиться к ней. Статус меня не интересует. Как лучше сказать… Я не люблю продавать.

— Но ведь этим занимаются все дирижеры и оркестры. Так или иначе они зарабатывают деньги.

— И я в том числе. Но я не люблю это делать. Стараюсь придумывать новые форматы. Например, сейчас в Перми делаю концерты, программы которых объявляются после их завершения. Билеты мы продаем, что будем играть ’— не говорим. Это работает. Свободных мест нет.

— Вы как-то сказали, что Малер — это ваш ориентир.

— Я его реинкарнация. (Смеется.) Разница в том, что он несравнимо лучше меня. И это большая разница. Я люблю Малера и хочу его играть хотя бы раз в сезон. Он позволяет мне объединить всех моих музыкантов: и тех, кто работает со мной постоянно, и тех, кого мы привлекаем в проекты. Это около 130 человек. Шестая симфония — произведение, которое разрешает нам всем побыть сентиментальными. Разрешает помечтать о влюбленности. Это новое прочтение. Такой духовный Малер, не американский.

— Почему вам так важно аутентичное исполнение?

— Потому что у меня такой вкус. Конечно, ангелы могут летать где угодно. И к аутентисту они могут не прилететь, а прилететь к тому, кто играет Моцарта в переходе метро. Но обычно Бог появляется там, где его ждут. Аутентизм — это как влюбленность, он предполагает бережное отношение к чувствам. И неоднозначность звука и мысли.

— Расскажите о своих музыкантах. Вы для них учитель, диктатор, друг?

— Я для них Теодор. У меня единственный в России интернациональный оркестр. Большинство музыкантов русские, но есть испанцы, португальцы, немцы, французы. 15 национальностей. Они все между собой разговаривают на русском. Это так прекрасно. Они и есть моя мечта о новой России — стране, где люди собираются вокруг богатого источника культурного наследия, чтобы созидать и обмениваться культурным опытом; стране, которую люди выбирают, чтобы жить. Каждая тоталитарная система порочна, поэтому я не поддерживаю авторитарный стиль руководства. Занятия музыкой не могут быть приравнены к работе на заводе. Музыка — это трепет. И если она и предполагает систему, то абсолютно невидимую. В Перми я создаю территорию свободы, на которой каждый артист может самовыражаться. А что касается того, кто я для своих музыкантов. Я разный. Но не диктатор — это 100%. Мне сложно говорить о себе со стороны. Лучше спросить у них самих.

— Я спрашивала. Они говорят: «классный, радикальный, демонический».

— Не согласен. Почему в России эмоциональный понимается как демонический? И это значит, что ангелы не эмоциональные, а демоны эмоциональные? Белый — это добрый, а черный — злой. А радикальный, наверное, вот в каком смысле. То, что я делаю, похоже на то, как если бы я взял купол собора, почерневший от времени и воздуха, отреставрировал его и обнаружил роспись из ангелов. Люди их увидели и решили, что я этих ангелов нарисовал. А я не рисовал, они всегда там были. Какой третий эпитет был?

— Классный.

— Вот это приятно. (Смеется.)

Когда приходит озарение, ты видишь, что важнее любви ничего нет

— Теодор, во что вы верите?

— Я верю в то, что на словах звучит очень примитивно. Я верю в любовь. Это самое большое сокровище в нашей жизни — любовь к другому человеку. Это основа всего. И нет никаких других основ. Сначала подумайте о любви к ближнему, потом идите писать гневливые и злые слова и делать гадкие вещи. Любовь — основа любой религии. Понимаю, как это звучит, наверняка все подумают: «Ну, это слова, а у нас здесь реальные проблемы». Но я настаиваю: когда приходит озарение, ты видишь, что важнее любви ничего нет.

— Вам бывает необходимо одиночество?

— Жизненно необходимо. Я интроверт, который обязан быть экстравертом. Быть с сотнями людей, решать их проблемы. Иногда мне кажется, что нечем дышать. Наверное, я сам виноват, что это позволяю. Работаю еще и как психолог. Но ведь я несовершенен. Если мне кто-то симпатичен, я могу подарить ему кусочек своего сердца. Но я не гарантия решения проблемы.

— Была бы возможность, вы бы что-то изменили в жизни?

— То, что я делаю и как живу, — мечта очень многих. Путешествовать, иметь успех. Сначала ты живешь этим на энтузиазме, а дальше нужно уметь приспособиться. Удержать. Это очень сложно. Изменил бы я что-то? Скажем так, я изменил бы вещи, которые касаются отношений с людьми. Сожалею, если кого-то ранил. С другой стороны, если бы не было ошибок, не было бы и покаяния. И того, что называется метаниями. То, что я стараюсь делать, — менять курс своей жизни. Мы обычно стараемся поменять других. Может, измениться стоит самим?

Вопросы задавала Наталья Витвицкая | КоммерсантЪ