Труд: Пермский театр поставил «Шута» Прокофьева в авторской версии

Июль

26

27

28

29

30

31
Август

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31
Сентябрь

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30
Октябрь

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31

22.03.2013

Событие, произошедшее на фестивале «Золотая маска» в среду, без преувеличения можно назвать историческим. Впервые столичная публика увидела балет великого русского композитора Сергея Прокофьева «Сказка про шута, семерых шутов перешутившего» в аутентичной постановке, возвращающей нас к мировой премьере 1921 года.

Логично, что спектакль привезла в Москву труппа Пермского театра оперы и балета. Во-первых, сам балет в свое время появился по инициативе знаменитейшего из пермяков — гениального импресарио Сергея Дягилева. Во-вторых, пермский театр (и в этом, наверное, тоже сказались традиции Дягилева) принадлежит к наиболее креативным в России, постоянно предлагая как ценные исторические реконструкции, так и премьеры остросовременных работ.

Идея веселого балета по пермским сатирическим народным сказкам возникла у Дягилева еще в 1914 году, тогда же юный Прокофьев написал по предложению импресарио музыку, но постановке помешала мировая война. Партитура была, по сути, заново написана в 1920-м, когда дягилевской идеей увлекся знаменитый художник-примитивист Михаил Ларионов. Премьера прошла в Париже и Лондоне в 1921-м, но долгой жизни проект не имел из-за недостаточно эффектной хореографии.

«Шут» в Советском Союзе оставался почти неизвестным, поскольку все зарубежное творчество Прокофьева на протяжении 70 лет у нас находилось под подозрением. Лишь в 1970-е его начал исполнять в симфонических концертах дирижер Геннадий Рождественский.

И вот теперь дело старшего коллеги развил Теодор Курентзис. На нынешней «Золотой маске» мы уже видели его за дирижерским пультом в привезенных из Перми постановках современной французской оперы «Medeamaterial» (композитор — Паскаль Дюсапен), «Свадебки» Стравинского (с хореографией прославленного Иржи Килиана) и «Так поступают все женщины» Моцарта, где в оркестре звучали скрипки XVIII века с жильными струнами и натуральные (без вентилей) медные духовые, а на сцене блистали мастера вокала во главе с приглашенной из Германии звездой Симоной Кермес.

Теперь Теодор утвердил себя как патриот русской музыки. Партитура Прокофьева засверкала у него чистыми красками, очаровала наивным лукавством, увлекла задорными ритмами. Балетмейстер Алексей Мирошниченко не открыл Америки, но его комикующие Шут с Шутихой, глупые старые шуты, их важные жены и вертлявые дочки, бравые солдафоны, пародийно-пафосный Купец вполне вписались в стиль спектакля. Все это — на фоне вкусно-пряничных декораций Ларионова.

В тот же вечер для полноты программы пермяки познакомили москвичей с практически неизвестными в России одноактными балетами Джорджа Баланчина: «Камерной музыкой № 2» Хиндемита и «Памятником Джезуальдо» — одним из поздних, совершенно не исполняемых у нас произведений Игоря Стравинского. Этим просветительством мы вновь обязаны Теодору Курентзису — греку, воспитаннику петербургской дирижерской школы, который, имея приглашения лучших театров мира, поставил целью сделать Пермь европейской музыкальной столицей, превратить ее в российский Зальцбург. Вот уж кому во внеочередном порядке следовало бы предоставить российское гражданство. Но Теодор изумил журналиста «Труда» рассказом, что его заявление о гражданстве уже несколько лет трепыхается в соответствующих ведомствах и, как ему объяснили, без перспектив скорого решения. Мы быстры только в случаях, когда вмешивается высшая российская власть. И тогда готовы дарить паспорт хоть скрывающемуся от французских налогов Депардье. А истинный подвижник русской культуры Теодор Курентзис, не говоря уж о простых, незнаменитых людях, десятилетиями обивающих пороги миграционных служб, вполне может подождать.

Сергей Бирюков | Труд