Премьера оперы Бетховена «Фиделио» на территории музея «Пермь-36» прошла в начале июля. Я побывала на одном из спектаклей и написала об этом. Но посчитала, что моё негативное впечатление было следствием раздраженного неприятия. И решила оставить текст «отлежаться». Через месяц снова прочитала его и поняла, что ни от одного слова не откажусь. Могу только добавить, но добавлять не стала.
Новый проект Пермского академического театра оперы и балета им. Чайковского вызревал довольно давно. Он родился в рамках проекта «Опера-ГУЛАГ». Поначалу предполагалось, что на территории лагеря-музея «Пермь-36» будет сыгран «Один день Ивана Денисовича». Потом от этого намерения отказался сам Георгий Исаакян, решив искать материал, более отстраненный от нашего лагерного быта.
Уже в прошлом году прозвучало название оперы Бетховена «Фиделио». Сама идея показалась мне спорной и странной. И, честно говоря, вызывала внутреннее сопротивление. Не единожды побывав на территории лагеря-музея, я полагала, что любая театральность станет помехой бесчеловечной подлинности, которая составляет фактуру этого музея. Там и ходить-то стыдно и страшно. Чувствуешь стыд за свою страну, за свою власть, за свой народ. И за себя. Потому что ведь лагерь существовал, когда я уже пребывала во вполне взрослом возрасте. Стыдно. И как там исполнять оперу Бетховена, все-таки вполне наивную по своему смыслу и сюжету. (Не по музыке, боже сохрани!) С этими сомнениями я и ехала нынче в лагерь «Пермь-36».
Честно говоря, мои сомнения не были развеяны. И основное противоречие, как мне показалось, заключается в том, что театральная условность постановки оказалась фальшивой на фоне лагерных бараков, заборов, ворот, помещения для шмона и прочих реалий советского ГУЛАГа. Нас встретила толпа голосящих женщин, держащих в руках фотографии (это были подлинные фотографии) и умоляющих о чем-то. Нас включали в игру. Мне было неловко смотреть в глаза артисток хора, которые очень искренно молили и взывали к нам. Мне хотелось как-то ответить им, и вообще понять, кто я в этой ситуации. Я тоже заключенная? В лагерных воротах на нас начали кричать охранники. Периодически во время спектакля они напоминали нам своими криками, кто мы такие. Ребята очень старались. Даже слишком. Происходила какая-то непонятная подмена, с которой трудно было разобраться. Когда меня включают в игру, я готова включиться. Но каким образом?
Потом нас оставили в покое. Вроде бы мы зрители. Правила игры сменились. Потом перед вторым действием мы долго шли в помещение карцера по пыльной дороге. И нас снова подгоняли. Одна знакомая женщина запела «Вихри враждебные веют над нами…». Запела от неловкости, от желания отстраниться иронией. Переходя из одного пространства в другое, довольно сложно было переключаться и не терять эмоционального настроя. Мешали знакомые, которым хотелось поболтать, о чем-то расспросить. Мешало то, что костюмы Фагили Сельской смотрелись как резко чужеродные яркие пятна посреди серости и убожества. Хотя, не все. Костюмы Рокко, Марселины и Жакино мне показались очень верно придуманными, в отличие от костюма Леоноры-Фиделио.
Но все равно общее ощущение театральной фальши меня не покидало. Особенно неловко было в сценах второго действия, где происходит долгожданная встреча Леоноры и Флорестана. Вроде бы и пространство карцера с его узким коридором, с крошечными камерами вполне подходило к сюжету. Но — неловко и все тут. Неудобно было смотреть на умирающего буквально в двух шагах от меня Флорестана-Виктора Компанеева. Хотелось дать ему… ну, хотя бы банан, лежащий в сумке, хотя он не производил впечатления голодающего. Но все же… Пока его найдет Леонора-Фиделио (Екатерина Орлова)…
Все это, на мой взгляд, отдавало сценической неправдой. От нее просто мурашки бежали по коже. Нельзя так сталкивать театр и жизнь. Или надо добиваться, чтобы театр не был отличим от жизни, прикинулся бы ею, как это порой бывает в спектаклях европейских артистов-акционистов, или в документальном театре.
Попытка сделать зрителей толи участниками, толи очевидцами происходящего в ситуации с «Фиделио», по-моему, не верна. Хэппенинг — это не совсем тот жанр, который подходит к этому материалу. Ну и хотелось бы, чтобы какую-то особую роль играла здесь музыка. Наверное, именно она должна была объединить две разнородных среды.
Для меня это произошло только в одной сцене. Но она стоила всего остального. В конце первого действия звучит хор заключенных, которые в серых арестантских робах оказались на прогулке. Во-первых, от них исходило ощущение подлинности, во-вторых, чудесно звучали эти тихие, как будто задушенные человеческие голоса. Тут-то слезы и сдавили горло. И спасибо театру за эти минуты.
Автор идеи и режиссер постановки Майкл Хант не впервые ставил оперу в условиях исторической реальности (в Европе сейчас модно ставить оперы в старинных замках, дворцах) подошел к этой идее, на мой взгляд, очень формально, или очень по-европейски холодно. (Однажды в журнале «Театр» я писала о таком проекте и призналась: «Дворцы мне мешают слушать певцов, а певцы мешают разглядеть дворцы». Я и сейчас придерживаюсь того же мнения.)
В общем, Хант ничего не придумал как режиссер. Подлинной театральности в спектакле не было. Не было интересных метафор, не было страшной тайны, которая должна присутствовать в этой опере. Травестия с Фиделио-Леонорой (Екатерина Орлова) не удалась. Было странно видеть влюбленную в Фиделио Марселину, хотя даже с большого расстояния было понятно, что это девушка в мужской одежде. В театре травестия удается редко. Но это прощаешь, потому что на сцене иная мера условности. Здесь же всё резало глаз.
Режиссер ничего не придумал для солистов — ведь если музыкальная драматургическая ткань так разорвана, благодаря переходам с места на место, значит, надо было действенно соединить разные сюжетные куски, чтобы не было ощущения концертного исполнения. Что-то живое возникало в сценах с Рокко (Александр Погудин), Марселиной (Ольга Рапецкая) и Жакино (Сергей Власов). Думаю, благодаря явному драматическому таланту Власова, который в любой партии умеет найти драматическое действие и выстроить его вокруг себя.
Но конечно, для людей, впервые попавших в этот музей, все это произвело очень большое впечатление. Я говорила со многими зрителями. И все признавались в том, какое сильное впечатление это производит. «Что? — спрашивала я. «Да все эти нары, бараки». «А как сама опера?» Тут все как-то смущенно замолкали.
Мне кажется, что этот проект несомненно имеет очень большое гражданское звучание. И то, что так много людей побывало в музее «Пермь-36», благодаря такому необычному проекту, это правильно. Сама идея Исаакяна о том, чтобы привлечь к теме ГУЛАГА народонаселение, снова теряющее историческую память, мне кажется очень честной, хотя и несколько безнадежной в реалиях нашего времени, когда все славят давно сдохшего диктатора и человека, тихо, как ниндзя, крадущегося к диктатуре. Но лучше бы «Фиделио» поставил сам Исаакян.
Автор: Татьяна Тихоновец