В преддверии юбилейного концерта Александра Погудина поговорили с солистом Пермской оперы о преодолении поразительных дистанций в его карьере. Как ему удалось пройти путь от станка на закрытом предприятии до сцены Карнеги-холла, от партий баса до репертуара баритона, от увлечения хард-роком до освоения тонкостей бельканто — в нашем большом интервью.
Фото: Оля Рунева
Юбилейные концерты всегда провоцируют на ретроспективу. Давайте вспомним, как складывались ваши отношения с Пермской оперой?
Я был солистом Вятской филармонии в Кирове и по воле судьбы однажды оказался на гастролях в Перми. В тот день выдались три-четыре часа свободного времени, так что я решил прогуляться до оперного театра и выяснить, когда здесь проходят прослушивания. На входе сразу встретил Валерия Игнатьевича Платонова, который тогда был главным дирижером. Узнав, зачем я здесь, он предложил мне попробовать партию Короля Рене [из оперы «Иоланта» Чайковского], а я ответил, что именно ее учил когда-то в училище в рамках госпрограммы. «Тогда идите репетировать», — сказал Валерий Игнатьевич.
Я ушел повторять материал с концертмейстером Натальей Васильевной Кирилловой (с которой мы и сегодня работаем вместе). Только мы добрались до середины арии — зашел Валерий Игнатьевич и предложил петь уже сейчас. Я спел. Платонов молча ушел к себе в кабинет и через двадцать минут пригласил меня. Я думал, он посоветует мне еще подучиться, а он предложил приехать вновь — уже на прослушивание с оркестром.
Через месяц вернулся в Пермь — и уже со следующего сезона вошел в состав оперной труппы. Здесь я дебютировал в партии Доктора Гренвиля в «Травиате» Верди. Второй была роль Скулы в «Князе Игоре» Бородина — драматически сложная, она показала мне, какой трудный путь я выбрал.
Легко ли вам было влиться в труппу? Как вы осваивали репертуар и выстраивали отношения с другими артистами?
Не скажу, что весь коллектив принял меня дружественно. На первых порах ко мне прагматично присматривались. Первыми, с кем я познакомился в труппе, были Сережа Власов и Таня Каминская. Я спросил тогда, какие есть традиции в театре, как принято знакомиться или отмечать дебюты в больших партиях, на что они ответили: «Поживем — увидим».
Сами посудите, какими темпами пришлось осваивать репертуар, если за первый сезон я исполнил 12 разных партий. Каждый месяц в театре давали 12 опер и 12 балетов, осенью и весной готовили премьеры, а к Новому году — детскую сказку.
«Я ПОПРОСИЛ ДАТЬ МНЕ ШАНС»
Концертное исполнение оперы «Любовь к трем апельсинам». Фото: Никита Чунтомов
Вы поступили в пермскую труппу в 2004 году, еще до окончания Российской академии музыки имени Гнесиных. Что дала вам эта школа? Существенно ли повлияла на развитие дальнейшей карьеры?
В академию я поступил назло всем, семья не одобрила это решение: дескать, окончил училище и хватит уже баловаться. Но я попросил дать мне шанс: поступлю с первого раза — буду учиться, не поступлю — значит, не судьба. В итоге, благодаря тщательной подготовке и какому-то прежнему музыкальному и актерскому опыту, мне удалось пройти.
Учился на заочном, но требования к нам были те же, что и для очников, если не жестче. Ведь всё то, что они проходили за полгода, мы должны были освоить за месяц. Лично мне особенно тяжело давались гуманитарные дисциплины: философия, история, иностранные языки. Музыкальные дисциплины, наоборот, шли легче благодаря работе в театре, но и оказались гораздо ценнее: все-таки профессионально заниматься музыкой я стал поздно — в 29 лет.
Почему так сложилось?
Мама долгое время была против моих занятий музыкой: у нее с годами закрепилось представление о том, что у всех музыкантов проблемы с алкоголем. Впрочем, еще тогда в Кирове я играл на ударной установке и бас-гитаре в ансамбле при местном доме культуры. С юности слушал не только классическую музыку, но и хард-рок: Led Zeppelin, Judas Priest, Van Halen, Black Sabbath. А вот «Битлы» почему-то никогда не нравились.
После школы я учился в ПТУ на слесаря-инструментальщика, но в 16 лет был отчислен. Устроился на закрытое оборонное предприятие. За год мне удалось дойти до четвертого разряда, а потом я перешел на станки с программным управлением: там мы фактически занимались обслуживанием высокоточного японского оборудования. В целом, меня устраивала эта специальность. Угнетал разве что график «от звонка до звонка». Когда такой режим вконец надоел, я выучился на водителя грузовика и провел за рулем до 29 лет. Такая занятость меня вполне устраивала.
Почему в таком случае вы начали заниматься музыкой?
Моя вторая жена, Татьяна, руководила в Кирове церковным хором. В девяностые многие из ее коллектива, особенно мужчины, поехали на заработки, и стало не хватать голосов. Татьяна знала, что у меня есть слух, какие-то музыкальные способности, поэтому предложила выучить некоторые церковные распевы. Со временем я стал полноценно петь на службах.
В Успенском кафедральном соборе в Кирове нас часто слышал митрополит Хрисанф. Он сам был регентом, поэтому очень внимательно относился к звучанию службы. Тогда настоятель храма, отец Петр (Шак), решил, что даже на малом клиросе должны петь профессиональные исполнители. На тот момент я был единственным без музыкального образования, поэтому, обсудив всё с женой, решил пойти в училище. Особенно ценными оказались для меня уроки вокала с Валентином Васильевичем Герасимовым. Было непросто, пришлось совмещать работу и учебу, но я был настроен решительно.
«ТЫ — БАРИТОН»
Опера «Князь Игорь». Фото: Антон Завьялов
Прежде вы исполняли басовый репертуар и только лет шесть назад начали специализироваться на партиях для баритона. Такой переход подразумевает смену не только голосового, но и эмоционального диапазона, работу с совершенно иными образами. Как вам удалось адаптироваться к новым условиям?
Действительно, партии баритона и баса отличаются не только по технике, но и по метафизике, эмоциональному содержанию. Басы, как правило, представляют более благородных и зрелых героев, а баритоны — персонажей средних лет, в которых больше напряжения.
Первым, кто предложил мне обратить на это внимание, был мой преподаватель в Академии Гнесиных Николай Николаевич Майборода. Он посоветовал сначала спеть Князя Игоря, а затем Томского в «Пиковой даме» Чайковского. Чуть позже Медея Ясониди [директор по кастингу Пермского театра оперы и балета, вокальный коуч] сказала мне окончательно: «Ты — баритон».
Любопытно, что на гастролях в США, когда мы выступили в Карнеги-холле и Бруклинской академии, я спел партию Кочубея, а Александр Агапов — Мазепы [в одноименной опере Чайковского]. Потом мы с ним сравнили мою басовую партию с его баритоновой — и поняли, что диапазон практически один и тот же.
Есть роли, в которых зритель давно привык видеть вас на сцене: пожалуй, главная из них — Князь Игорь. Какие отношения сложились у вас с этой непростой партией за годы ее исполнения?
Лично мне русские оперы всегда были ближе иностранных: я лучше их чувствую и больше в них раскрываюсь… Думаю, мы вообще отличаемся от европейцев многим: менталитетом, чувством юмора, образом жизни.
Нынешнюю версию «Князя Игоря» ставила режиссер из Бельгии [Сигрид Т’Хуфт]. Изначально в ее прочтении главный герой получался более мягким, что лично мне не близко: все-таки он воин и не может быть размазней. Поэтому мы с ней договорились о более жестком, целеустремленном образе.
Я даже поправил ее при постановке одной сцены. В Прологе вооруженное войско выходит из храма и сразу отправляется в поход. Только она не учла, что православный не может заходить в церковь с оружием. Я сказал ей об этом. Хотя у нее заранее были продуманы и расписаны все сцены (что мне, кстати, всегда нравится в режиссерах), в этот эпизод она внесла коррективы: в итоге, оружие воинам выносят бояре уже за пределами храма и после благословения.
«СПОРИТЬ С ДИРИЖЕРАМИ Я НЕ ЛЮБЛЮ»
Опера «Лючия ди Ламмермур». Фото: Антон Завьялов
Получается, вам ближе режиссеры, которые продумывают концепцию до мелочей и на репетиции приходят уже с готовым видением спектакля?
Да, так работать проще. Когда режиссер импровизирует на репетициях, он может в последний момент поменять всё в корне. В моей практике бывало так, что на прогоне я пою одно, на сдаче — совершенно другое, а на премьере выбираю подходящий вариант прямо на сцене. Некоторым нравится импровизировать, но мне комфортнее выучить роль, вжиться в нее и проносить из спектакля в спектакль.
Недавно вы исполнили партию Лорда Генри Аштона в новой постановке «Лючии ди Ламмермур» Доницетти. Что дал вам опыт работы в эстетике бельканто с дирижером Экторасом Тартанисом?
Было нелегко. В первую очередь, пришлось долго привыкать к его руке, дирижерской манере. Трудности были на оркестровых репетициях, когда нужно было сводить всё воедино. С Петром Белякиным, с которым я работаю давно, в этом смысле проще. Но и с Тартанисом нам удалось в результате найти общий язык. Спорить с дирижерами я не люблю.
Почему?
Не хочется портить отношения, доказывая свою правоту в присутствии оркестра. Нужно договариваться на берегу, с глазу на глаз, а показывать на публике, кто круче, нет смысла. Я считаю, что недопустимо срываться на человека только потому, что у него что-то не получается. У меня тоже бывали открытые конфликты с дирижерами, и в этих случаях я просто уходил с репетиции, чтобы не накалять обстановку. А чуть позже, когда все успокаивались, мы разрешали разногласия.
«ЕСЛИ НЕ МОЖЕШЬ — ЛУЧШЕ НЕ ВЫХОДИ НА СЦЕНУ»
Опера «Князь Игорь». Фото: Антон Завьялов
На этом концерте выступит Архиерейский церковный хор под управлением Татьяны Погудиной, вашей жены, а также ваши дети. Кому принадлежала инициатива такого совместного выступления, и вообще, часто ли вы обсуждаете работу с вашей супругой?
Мы постоянно обсуждаем музыку. Татьяна часто бывает на моих выступлениях, и я всегда спрашиваю ее профессиональное мнение. Конечно, в исправлении ошибок мне помогает и концертмейстер Наталья Васильевна [Кириллова].
Что касается участия Архиерейского хора в концерте, эта идея принадлежит Медее. Изначально у меня были другие планы на первое отделение, но она сказала: «Почему бы семью не привлечь? Они ведь у тебя все музыканты». Я решил, что в таком случае нужно приглашать и весь хор, учитывая, что Татьяна регент.
Вы сказали, что ваши дети тоже связали свою жизнь с музыкой. Чем именно они занимаются?
Мой сын Виктор всегда проявлял способности к точным наукам, и я думал, что он пойдет по этой стезе. Однако он осознанно решил заняться музыкой и сейчас учится в Санкт-Петербургской консерватории на вокальном отделении. Дочери Ксения и Анна с детства занимались в студиях при театре. Сейчас Аня учится вокалу в колледже.
Что вы чувствуете перед предстоящим концертом?
Чувствую груз ответственности, желание показать себя с наилучшей стороны. Если ты не можешь спеть на высоком уровне, лучше вообще не выходить на сцену. Поэтому, надеюсь, удалось подойти к концерту в хорошей форме.
Интервью: Павел Катаев