Вопреки представлениям о правильной карьере в оркестр Теодора Курентзиса съезжаются музыканты из российских столиц и заграницы. Что, кроме хороших зарплат, побудило их к этому, выясняет ЕКАТЕРИНА БИРЮКОВА.

Отвечают скрипач Артемий Савченко, альтист Федор Белугин, контрабасист Леонид Бакулин и тромбонист Дмитрий Зоркин.

Федор БЕЛУГИН, концертмейстер альтов

Я из Москвы, шесть лет играл в квартете Шостаковича и до сих пор там остаюсь, преподаю в Московской консерватории, но не специальность, а квартет. Что позволяет более гибко выстраивать расписание занятий со студентами. Переехав в Пермь, я ничего не потерял. В консерватории я просто перешел на совместительство. И я могу на период сессии, когда должен подготовить ребят, приехать в Москву. И еще какие-то наезды туда совершать.

А концертной деятельностью квартета имени Шостаковича последние пять лет я сам занимаюсь. То есть могу заранее планировать концерты в те периоды, когда мы свободны с пермским оркестром.

Главная причина переезда в Пермь — это общение с Теодором. Как с человеком и как, на мой взгляд, с лучшим дирижером. По крайней мере те проекты, в которых я уже участвовал, позволяют мне это говорить. Мы познакомились недавно, месяца три назад. А официально я работаю здесь с 1 апреля.

Должен сказать, что раньше я любыми способами избегал участия в каких-либо оркестрах, даже в камерных. Потому что, как правило, невозможно там было находиться, атмосфера была ужаснейшая. И потом, этот прессинг дирижера! Он личность, а мы все — такое мясо оркестровое. В Мерзляковском училище я умудрился ни разу не прийти на оркестр, и в консерватории даже не ходил. Только ансамбли. Очень со многими переиграл — и с Гутман, и с Вирсаладзе, с Колей Блахером, Крайневым. И с молодыми ребятами — Сашей Бузловым, Андреем Барановым, Даней Австрихом. Я всегда старался в стороне от оркестрового дела держаться и никогда не мог себе представить, что смогу себя перебороть и сесть в оркестр.

Собственно, у меня был примерно такой же сложный выбор, когда я переходил со скрипки на альт. Мерзляковку я заканчивал на скрипке, и были профессора, которые готовы были меня взять на скрипку в консерватории. Но меня абсолютно не привлекала идея учиться у того, у кого не хочется. А на тот момент в консерватории была большая сложность с настоящими профессорами (да и сейчас также). Мне говорили, что у меня фактура подходящая, можно попробовать альт. Я пошел к Галине Ивановне Одинец на консультацию, и она меня абсолютно обаяла. Своим отношением к жизни, к творчеству, к инструменту. Я понял — вот это то, что мне надо, я хочу этим заниматься

То же самое было сейчас с оркестром Теодора. Я до этого один раз всего был на его живом концерте, остальное всё по записям. Но то, что он делает, — это что-то такое, что не связано в моем сознании с оркестром. Какие репетиции — с ума сойти! Это для меня открытие. Я такого масштаба музыканта лично не встречал. И когда играешь — альты же совсем напротив дирижера сидят, — ощущение, что играешь с ним в одном ансамбле.

Моя индивидуальность никак не трещит тут по швам. Нет насилия. Знаете, бывает, когда встречаются два человека, которые понимают друг друга с полуслова. Вот это тот случай. Просто какие-то музыкальные моменты, которые я только неопределенно себе представляю, он абсолютно точно выражает, и еще с большой энергией. С ним чувствуешь, что ты занимаешься настоящим творчеством, музыкой, а не просто теряешь время.

У меня жена скрипачка, мы единомышленники, она сейчас воспитывает нашу дочку, которой полтора года. До этого работала в Театре Станиславского, но сейчас в декрете. То есть не было проблем, что надо срочно работу бросать. Но даже если бы пришлось бросить, не возникло бы разногласий, мне кажется.

Артемий САВЧЕНКО, концертмейстер вторых скрипок 

Я помню этот момент, когда я первый раз сыграл с Теодором. Это была осень 2007 года. В БЗК был концерт из музыки Чайковского — «Ромео и Джульетта» и Шестая симфония. Для этого соединили оркестры Musica Aetеrna и Musica Viva, в котором я играл. Ходило очень много слухов о Теодоре — разных. И было интересно посмотреть это все, самому попробовать. И на первой же репетиции я был сильно поражен тем, насколько он искренен, не боится требовать того, что хочет. Потому что очень часто дирижеры ставят такую стенку между собой и музыкантами.

А концерт, пожалуй, стал самым большим потрясением в моей музыкальной жизни. Это было какое-то не испытанное мною прежде состояние, когда ты улетаешь куда-то вверх, вместе с оркестром и дирижером. В тот момент захотелось, чтобы жизнь остановилась. Просто какое-то откровение было. Рай снизошедший. После концерта меня всего трясло, и я ушел, чтобы ни с кем не разговаривать. В тот день я понял, что мне уже неинтересно играть по-другому.

На этом проекте я познакомился с ребятами из Musica Aeterna. Оказались очень хорошие, душевные и профессиональные люди. Я увидел, что как музыканты они знают и умеют намного больше того, что знал и умел я. Они мыслили музыку по-другому. И мне захотелось научиться у них. К сожалению, есть у нас, москвичей, такой московский снобизм. Но это надо очень быстро отсекать, потому что настоящая жизнь существует и за пределами Москвы. И еще очень большой вопрос, где она более настоящая.

Потом я стал ездить на проекты в Новосибирск. Но уехать туда на постоянную работу не мог, не было возможности. И все это время, все четыре года было какое-то чувство ожидания. Даже не ожидания, а уверенности в том, что ну не может это все просто так пропасть. И вот осенью прошлого года Теодор был в Москве и озвучил предложение — приехать в Пермь.

Конечно, непростой шаг — сменить самый сумасшедший город в мире на Пермь. Этот московский ритм жизни, ты к нему привыкаешь, и его потом не хватает. Но в Москве, к сожалению, классическая музыка стала жить по законам бизнеса и шоу-бизнеса. Как существуют все оркестры? Несколько дней на репетицию — и вперед. Человек чувствует себя винтиком. Он ходит на свою работу, как в офис. Становится непонятно: а для чего мы учились, о чем-то мечтали?

А у Теодора — это не просто музыканты, которые ходят на работу в оркестр. Ему очень важно, чтобы те ребята, которые играют в его оркестре, постоянно развивались. Чтобы они играли сольные концерты, чтобы они играли друг с другом в камерных составах. Это постоянный стимул держать себя в форме, потому что сольные концерты вписаны в общий график концертов, и каждый из нас должен в них участвовать.

Почти у каждого человека случается разочарование в жизни. Юношеские мечты, ожидания мы забиваем рутиной. Время идет. Кому-то удается заработать денег на машину-дачу. Но потом, годам к 40—50, человек вдруг понимает, что что-то в жизни идет не так, не туда... Он заглядывает в глубь себя и обнаруживает, что мечта все равно в нем живет, она такая же молодая, как и прежде. А изменить что-то, реализовать ее уже нет внутренних ресурсов, нет романтизма, человек побит жизнью... И он слышит внутренний упрек: а почему ты не сделал того, о чем мечтал? Мне тридцать, но я думал на эту тему и знаю, что это так. Я надеюсь, что удастся реализовать в жизни то, что дано Богом. А дано что-то каждому из нас. 

Дмитрий ЗОРКИН, первый тромбон 

Я окончил Питерскую консерваторию в 1993 году, до этого уже работал в Мариинском театре, потом к Темирканову перешел в «Заслугу» (Заслуженный коллектив России академический симфонический оркестр Санкт-Петербургской филармонии. — OS). Потому что мне хотелось работать в большом настоящем оркестре. Тем более это был оркестр Мравинского — в те времена это еще никто не забыл. Десять лет я там отработал. Затем около трех лет поработал в Российском национальном оркестре первым тромбонистом, потом ушел, уехал за границу, мы с женой (она арфистка) работали в Macao Orchestra, и она еще работала в Hong Kong Philharmonic.

Макао — это соседний с Гонконгом островок. Гонконг — бывшая английская колония, а Макао — португальская. Оркестру на тот момент, когда я туда попал, было лет шесть, и это был очень хороший интернациональный оркестр. Его основатель — китайский дирижер Иншао, его родители-диссиденты в детском возрасте вывезли из Китая, он воспитывался в Англии и в принципе типичный англичанин, всего китайского он дичится. И этот оркестр получился скорее европейский анклав, хотя там работали люди отовсюду, много американцев, австралийцев. Из европейцев — англичане, француз-трубач, несколько чехов, несколько русскоговорящих людей.

В этом году мы приехали в отпуск в Россию, и неожиданно жена объявила, что снова должна стать мамой и уже обратно не поедет. Я позвонил коллегам, объяснил причину, и мы просто не вернулись.

И как раз поступило предложение от Теодора. Мы с ним знакомы уже много лет, впервые мне с ним довелось поработать в Москве, кажется, в 2007 году. Мы с ним одну программу вместе работали — вот с этими же красавцами-тромбонистами, которые сейчас из Новосибирска приезжали. Это его воспитанники. И я тогда сказал, что да, очень хочу работать в этом составе. Потому что мало таких людей, с которыми я могу на одном языке говорить о том, что мы делаем.

У нас с женой не было никаких мучений — переезжать в Пермь или нет? Мы просто ехали к Теодору, а какая-то точка географическая не имеет значения.

Мы сняли квартиру, сыну старшему летом — четыре года, проблема пока с детским садом, но мы бабушку сюда вызвали. Будем здесь жить. Если уезжать и приезжать, то будем отрываться от всего этого, так не годится. А надо находиться внутри процесса. Это, знаете, как глиняный сосуд делать. Вам надо взять глину, ее мять. Как только вы прекращаете ее мять, она застывает. Теодор, когда приезжает, он уже сам сосуд лепит. А глина-то должна мяться постоянно. 

Леонид БАКУЛИН, концертмейстер контрабасов

Я проработал в РНО пять лет, потом в Госоркестре два года — и практически сошел там с ума. Потом был перерыв месяца два-три. И я понял, что от скуки помираю, надо что-то делать. Пошел работать, куда меня позвали — на роль второго концертмейстера в оркестр Павла Леонидовича Когана, где я буквально за полтора месяца тоже сошел с ума и понял, что там точно нечего мне делать. Коган превратил свой оркестр в зоопарк, а сам выступает в роли дрессировщика. Причем он сам не знает, как правильно дрессировать своих зверей.

И тут мне поступило предложение — на проект в Пермь. Разговор был о том, что это замечательно, весело, здорово. Что будет хороший состав и все будет на очень высоком уровне. Я заинтересовался, сыграл с ними программу в апреле и окончательно с чемоданом приехал в мае.

Играя в этом оркестре, я получаю удовольствие — у Теодора колоссальная энергетика, которой он заряжает и заражает окружающих людей. Но что из этого получится, сложно сейчас сказать, потому что коллектив очень разношерстный. Тяжело сплотить людей в единый состав, чтобы он играл слаженно, в одном стиле — как это обычно бывает в оркестрах, которые играют 10—20 лет подряд. Которые играют уже на автомате, одним штрихом.

Слаженность или энтузиазм? Наверное, слаженность все-таки главнее. Оркестровая игра — она же подразумевает совсем другой звук, чем когда ты играешь в качестве солиста. Нюансы — в тысячу раз острее. Это все надо учитывать. И приемы, и стили — все это должно сочетаться, все это должно быть вместе. Тембр должен быть абсолютно одинаково выстроен. Тогда что-то можно лепить и вырисовывать.

Я сначала предлагал такой вариант — приезжать в Пермь только на отдельные программы. Но для того чтобы добиться какого-то результата, сыгранности — так не получится. Какое-то время здесь придется пожить, чтобы все это наладить. А если какие-то собственные проекты будут — в Москве или еще где-нибудь, — я думаю, что не проблема отпроситься, поговорив с Курентзисом, с директором оркестра. В тюремных условиях ты здесь не находишься, есть нормальные человеческие отношения. ​ 

Источник