Нас ждет бомба. Дирижер Курентзис (и «его» Пермский театр оперы и балета) заказал Дмитрию Курляндскому психологическую оперу «Носферату» на два с лишним часа для четырех солистов, хора и оркестра. А вы знаете, как Дима пишет? Хичкок отдыхает. Да вся Венеция чуть не полетела под откос после... Он не мелочится, табуретки не пилит. А нынче — сидит на даче, где мы его и хватаем за грудки.

— И опять в заказчиках Пермь, уже раскрученная на весь мир...

— То, что в регионе активная культурная жизнь — суперздорово. Хотя Перми все равно далеко до Берлина, кстати, бедного и далеко не благополучного города с очень высоким уровнем безработицы. Тем не менее центра современного искусства Европы.

— Какие лично перед тобой Курентзис ставил задачи?

— Да никаких. Если композитору заказывают музыку — значит, ему доверяют, и точка. Текст либретто (над которым мы год работали) состоит из множества списков, перечислений — человеческих болезней, состава крови, лекарственных трав, рецептов и пр. Списки эти превращают оперу в подобие лабиринта слов и смыслов, на пересечении которых рождаются сюжетные аллюзии. Действие происходит вне времени и места. Носферату — символ внутренних неосознанных страхов человека, зритель погружается в себя и сталкивается с собственным ужасом...

...За ужасом в Пермь потянулись талантливые греки. Оригинальное либретто писал греческий поэт Димитрис Яламас (причем в ближайшие годы Дима напишет «на него» еще одну оперу). Режиссером выступает Теодор Терзополус (известный постановками на Таганке и в Александринке). За художника — живой классик, основатель целого направления arte povera Янис Кунелис. И как не назвать средь солистов экстремалку вокальных техник экстравагантную Наталию Пшеничникову вместе с Софией Хилл, Тасосом Димасом и Аллой Демидовой?

— Интересен процесс «сотворения»... Нужен ли тебе, скажем, рояль?

— Пишу на даче. Ап, сложно после долгого погружения вернуться в реальность! Энергии уходит много: текст тяжелый, развивается непрерывно, на одном дыхании. Приходится мыслить долгими временными отрезками. Сейчас нахожусь во второй половине — 80 минут позади. Рояль не помогает: в своей музыке почти не использую звуковысотность, но работаю с разного рода «шумовыми» звучаниями, которые можно извлечь только из того инструмента, для которого они написаны.

— Будут ли «постмодернистские фишки» — лопание шариков или прыжки по воде?

— Постмодернизм умер пару десятилетий назад. Что касается шариков и воды — они-то благодаря постмодернизму перестали быть «фишками» и начали служить выражению какой-то определенной целостной идеи произведения. У меня же все построено на инструментальных звучаниях, которые будут кардинально отличаться от того, что мы привыкли слышать в оркестре.

— Кто будет принимать работу?

— Я сам. Ибо музыку пишу для себя. Не существует «среднестатистического слушателя», хотя его столетия всячески старается сформировать филармоническая машина. Мне интересно раскрыть непохожесть каждого индивида: я не тяну зрителя к себе, сам пытаюсь дотянуться...

— Эта работа станет самой радикальной из всех?

— Пожалуй, да. Но радикальность опять-таки в максимальном отказе от внешнего. Впрочем, у меня были опыты и «внешнего» радикализма. Так, Венецианская биеннале заказала мне Концерт для автомобиля с оркестром.

— Настоящего авто на сцене?

— Ну не игрушечного. Сначала думал отказаться. Но стало интересно: как выкручусь из такой ситуации? Первое, что пришло в голову: немедленно взорвать автомобиль. А взорвав, спокойно сочинить оркестровую постлюдию.

— Это слишком тривиально...

— Вот именно. В итоге автомобиль послужил большим ударным инструментом, который терли разными материалами (издающими различный звук при трении) четыре исполнителя. То есть поступил, как Магритт с трубкой. Под изображением трубки Магритт подписал: «Это не трубка». Это был красный «Порш Каррера 911» 1973 года. Но я настолько вписал его в оркестр, что все забыли об изначальной функции этого красного раздражителя.

Результат настолько убедил музыкантов, что спустя время мне заказали и версию для двух авто, которую исполнили в трех городах Италии, кстати, в одной программе с «Неоконченной» Шуберта и «Шотландской» Мендельсона. Такое соседство пошло на пользу: в концертах, состоящих только из современной музыки, эффект был гораздо бледнее.

— То есть сегодня «идеолог» может за тебя придумать форму произведения?

— Так было всегда. В Средние века рамки для творчества создавала церковь. С возникновением светской музыки композитор загоняется в рамки жанра. И чем предложение писать для авто отличается от заявки написать вальс? Пожалуй, в первом случае у композитора даже больше свободы!

Источник