Фото: Ольга Рунёва

О работе в Перми

Пока я изучала материалы, мимо меня не прошло ваше категоричное высказывание, что балет – искусство не для всех. Как работается с таким убеждением? Не угнетает?

Это шаткое утверждение. Я бы сказал, что это вопрос, который все время видоизменяется. Ответ на него тоже всегда меняется, и взгляд на балет тоже. Скажем так, с одной стороны, мне это утверждение помогает, с другой стороны, оно меня дисциплинирует. Вроде бы балет — искусство всем понятное. Все его любят, посещают и почитают. С другой стороны, по-настоящему понятное не всем и не всегда. Поэтому нужно его сделать таким, чтобы было интересно смотреть. Четкого ответа у меня сейчас нет. Это скорее размышление, которое может меняться. Мы сегодня не знаем, насколько балет доступен или не доступен, и что с ним сегодня делать.

Тогда кто ваш зритель?

В Перми это, с одной стороны, простой горожанин, который приходит провести вечер в театре, а с другой стороны, это заядлый театрал, который следит за всем. Разные категории зрителей. Но такова и наша задача – привлекать как можно больше разносторонней публики, чтобы балетное искусство оставалось востребованным. Я к тому, что наша задача не закрываться, а как можно больше привлекать людей, доступным языком показывать то ремесло, которым мы занимаемся.

Вы руководите балетной труппой пермского театра уже полтора года. Дает ли вам работа в Перми что-то, чего вам не хватало в Петербурге?

Каждый театр по-своему уникален. В свое время я работал в Мариинском театре, у меня там был опыт как артиста, так и постановщика. Пермский театр оперы и балета – уникальный театр с богатыми традициями, с талантливой труппой, талантливыми танцовщиками, которые позволяют развернуться в более свободном ключе. Что я имею в виду? Можно идти на подвиги, на риск с этими артистами. Труппа открыта для этого. И зритель всегда жадно ждет новые работы, меня это радует. Консерваторы всегда были и есть, но сегодня я с уверенностью могу сказать, что с пермской труппой можно показывать не только классические канонические спектакли (это никуда не денется, это традиции), но пробовать что-то новое, показывать зрителю, что мы открытые, смелые в своих начинаниях и проектах. Маневр для смелых постановок там есть.

Исследовать танец

«Озорные песни» основаны на вокальном цикле Пуленка. В центр композиции вы заложили не то, о чем поет исполнитель, а ритм, в котором звучит выбранная музыка. Почему вы решили смотреть на танец под таким углом?

Когда я приступаю к постановочному процессу в любом спектакле, всегда отталкиваюсь от музыкального материала. Мне надо прочувствовать, дает ли он импульс для того, чтобы создавать танец. Это важный момент. Сначала я включаю музыку в наушниках, и надо очень чутко слушать себя, свой мозг, свою интуицию, чтобы понять, насколько точно ты можешь передать настроение музыкального материала и справишься ли с этой музыкой, создавая танец. Нужно немножко уйти в себя, и тогда уже рождается то или иное произведение. У меня это происходит на тонком интуитивном уровне.

Соединение мелодики слова и языка танца тянет на целое лингвистическое исследование. Как вам кажется, можно ли применять слово «исследование», говоря о балете? Ведь исследование — это процесс, а зрителю показывают результат.

Да, мне даже нравится использовать слово «исследование». Это определенный путь, который ты проходишь от и до. Создавая тот или иной спектакль или материал, ты все равно в первую очередь изучаешь себя, танцовщиков, труппу, смотришь, как они на все реагируют, как отзываются их тела. «Исследование» очень правильно подходит к этому процессу. И мне нравится, когда премьерный спектакль уже состоялся, и ты потом анализируешь, что можно было бы изменить, что можно было бы доделать или поменять. Для меня спектакль это не конечный продукт, ведь он потом живет своей жизнью, обрастает мышцами, грубо говоря. Ты уже смотришь на него как на отдельное произведение и начинаешь что-то привносить или убирать.

Пермская труппа давно танцует произведения Баланчина, автора знаменитого высказывания «Видеть музыку, слышать танец». Вы ставите перед артистами какие-то новые задачи в работе с музыкой?

Я пытаюсь рассказывать, как я слышу тот или иной музыкальный фрагмент, в каком настроении это звучит, в каком настроении и с какими эмоциями это надо вложить в тело. Понятно, что «Озорные песни» не нарративная история, тут преобладают ритм и настроения, которые создают эмоциональный узор на сцене. И все равно для артистов это была необычная история. Они были удивлены, когда мы начали работать над этим спектаклем. Потом пазл сложился, и у них появилась уверенность. Я видел, что они уже понимают, что они танцуют, как они танцуют, с какими эмоциями. Это произведение больше про артистов, а не про какого-то вымышленного персонажа, и танец поставлен на них самих с их личной харизмой.

О традициях и необходимости иронии 

В названиях ваших последних работ часто звучит что-то весёлое: Brahms Party, «Озорные песни». Значит ли это, что вам надоели страдания и драма в балете?

Cколько можно страдать? (Смеется.) Наверно, это правда. Мы уже много настрадались, грустных спектаклей много. Видимо, это моя ирония. Ни в коем случае не издевательская шутка, а добрая ирония над тем, чем мы занимаемся. Конечно, мы все делаем с полной ответственностью и с полной серьезностью. Но если ты можешь себе позволить над чем-то иронизировать в рамках дозволенного, это только украшает и привносит правильную нотку, настроение всего спектакля. Я люблю иронизировать, но точечно. Где-то вкрапляю иронию и над собой тоже. Я себе позволяю это делать.

Как считаете, ваши работы строятся на продолжении традиций? Или вы хотите трансформировать танец, чтобы он смотрелся современнее?

У меня все спектакли построены на классической базе языка танца. Я честно скажу, у меня нет задачи бросать вызов классическому танцу, но если с моей стороны привносится что-то новое и авторское, то это только прекрасно. И, наверно, это значит, мы на правильном пути и делаем правильные вещи, которые интересны и зрителям, и танцовщикам. 

Текст: Арина Ильина, Maskbook.ru