Теодору Курентзису 45 лет, больше половины жизни он прожил в России, и ему импонирует, когда его называют российским дирижером — хотя, когда речь заходит о демократии, он напоминает, что знает толк в этом вопросе, поскольку родом из Афин.
Курентзис — настоящий патриот России, он руководит одним из лучших театров страны — Пермским академическим театром оперы и балета имени Чайковского, занимает важную государственную должность. Вместе с тем он стал одним из первых, кто в 2015 г. публично выступил в поддержку театрального директора Бориса Мездрича, который был подвергнут травле за постановку «Тангейзера» в Новосибирске, а теперь — в поддержку Кирилла Серебренникова, вместе с которым Курентзис основал московский фестиваль современного искусства «Территория».
Сегодня Курентзис возвращается в Россию со щитом: позади триумфальные выступления на Зальцбургском фестивале, крупнейшем в мире, и европейское турне. Там и там Курентзис выступает с пермским оркестром и хором musicAeterna, в котором собраны музыканты из России и Европы.
В Москве пройдет концерт, далекий от мейнстрима. Он называется Lux Aeterna — «Вечный свет». Это выступление струнного квартета и хора musicAeterna под управлением Теодора Курентзиса. Он состоится 19 сентября в Римско-католическом кафедральном соборе в Москве.
«Ведомости» принципиально берут интервью только очно, но Теодор Курентзис сейчас дает концерты каждый день, переезжая из одного европейского города в другой, поэтому наш разговор велся по телефону.
– Я слышу шум дороги. Где вы сейчас?
– По дороге в Вену. Сейчас у нас середина европейского тура. Позавчера играли в Берлинской филармонии: в первом отделении — акапельная программа духовной музыки, антология девяти веков: от Хильдегарды Бингенской до Дьердя Лигети: я таким образом показываю, как в мистериальном искусстве все объединяется. Во втором отделении — «Реквием» Моцарта. Вчера мы играли La clemenza (La clemenza di Tito, «Милосердие Тита», опера Моцарта. — «Ведомости») в концертном исполнении в Дортмунде. В Вене будет концерт в Konzerthaus, потом Париж — Théâtre des Champs-Élysées, снова концертное исполнение «Тита».
– Зальцбург был и остается одним из европейских культурных центров. Или новизна в том, что в Зальцбурге стало звучать слово «Пермь»?
– Зальцбург — маленький провинциальный городок, как и Экс-ан-Прованс (в этом французском городе проводится знаменитый оперный фестиваль. — «Ведомости»), но они известны и существуют в поле нашего зрения, потому что отличаются собственным характером культуры. Эти города для нас примеры. Для нас — я имею в виду Пермь. В ситуации, когда все деньги сосредоточены в столице, развитие и эволюция городов, которые находятся на периферии, идет с опозданием. Это касается и технологий, и культуры. И люди уезжают оттуда, потому что видят в столицах больше возможностей. Но в то же время столицы, в течение многих лет следующие устоявшейся традиции, буксуют и не могут предложить ничего, что могло бы задать новое направление в искусстве. Безусловно, в Москве создаются замечательные вещи, но в общем контексте они пропадают. Что можно сделать? Изменить Москву или, может быть, оставить Москву и жить в провинциальном городке и делать то, что будет востребовано во всем мире. Собрать единомышленников и создать некий центр для людей, которые действительно способны сделать что-то новое и ищут способ реализовать свои идеи. Это я и называю децентрализацией: талантливые люди, которые поняли, что нечего ловить в столице, создают искусство в других городах. Таким образом, Пермь — будущий российский Зальцбург или российский Экс-ан-Прованс. Точно так же Нижний Новгород или Екатеринбург могут играть особую роль в культуре — каждый город может создать что-то уникальное. Если бы Пина Бауш жила, скажем, в Мюнхене, может быть, мы не знали бы города Вупперталь, но она руководила театром в Вуппертале, и теперь этот город знаменит.
– В «Милосердии Тита» удивляет качество певческого ансамбля. Кто выбирал солистов?
– Выбирали мы вместе с режиссером Питером Селларсом и директором по подбору артистов. Но мы не искали просто певцов, которые смогут безупречно спеть «Тита» в стилистике XVIII в. Работа с Селларсом строится несколько иначе. Мы ищем людей, которые могут не просто красиво издавать звуки, но и способны передать всю палитру эмоций и духа в соответствии с замыслом. То есть мне нужны… как бы точнее выразиться… divers, т. е. люди, которые погружаются. С Indian Queen («Королева индейцев», предыдущая совместная работа Курентзиса и Селларса с музыкой Генри Перселла. — «Ведомости») мы так же делали — выбирали исполнителей, которые, как мы считали, могут погрузиться в материал и вынести наружу результат, выраженный не просто в звуке, но такой результат, который объединил бы музыкальную, театральную и духовную составляющие.
– Раньше вы работали с режиссером Дмитрием Черняковым, он ваш ровесник. А теперь ваши режиссеры — Роберт Уилсон, Селларс, оба годятся вам в папы.
– Селларс в папы не годится. Он помоложе. Ему 57 лет. Он очень мудрый и глубокий человек, хотя может показаться простым, исключительный пример для всех артистов. Так сложилось, что нас познакомил Жерар Мортье (бывший интендант Зальцбургского фестиваля, позже — руководитель оперных театров Парижа и Мадрида. — «Ведомости»), он считал, что мы будем идеальным тандемом. И действительно, у нас просто потрясающая гармония. Мы вместе создаем этот материал — нота к ноте. Я участвую во всех репетициях, подаю идеи ему, он — мне. Непонятно даже, кто из нас режиссер, а кто — дирижер, мы вместе делаем эту работу. Мы смеемся: Селларс говорит, что он занимается музыкой, а я занимаюсь режиссурой. Иногда я подкидываю ему режиссерские идеи, например, говорю кларнетисту: «Ты должен играть лежа». — «О, хорошая идея, — говорит Селларс, — давай так и сделаем». Или он, например, говорит: «А давай включим в оперу фрагмент из масонской мессы Моцарта». И я отвечаю: «Шикарная идея». Потом мы начинаем все это развивать, вылепливать детали — это ручная работа, понимаете?
– Разве с Черняковым вы работали иначе?
– С Митей Черняковым, конечно, в золотые времена нашей молодости мы так же работали. Когда мы делали «Аиду», я помню, мы ночами сидели, разговаривали до утра, на каждом этапе — разбор партитуры и т. д. Тогда каждая постановка для нас была чем-то очень важным, неким событием масштаба жизни и смерти, это было все, о чем мы мечтали. Потом Митя стал меньше и меньше ставить в России, Мортье умер. Мы по-прежнему друзья, но просто как-то так сложилось, что… Для меня важно иметь возможность выбирать, с кем из режиссеров работать, тогда получается тандем. Есть три-четыре режиссера, с которыми я работаю. И, честно говоря, испытываю дискомфорт, если приходится работать с режиссером, который мне не нравится. Если режиссер и дирижер существуют в разных эстетических пространствах — я даже не говорю, что один талантлив, а другой нет, — даже если оба соответствуют самому высокому уровню, но у них нет внутреннего совпадения в видении материала и они не есть тело и дух, тогда постановка не получится хорошей.
– В последнее время вы исполняете и записываете по большей части хрестоматийный репертуар, но в сильно обновленных трактовках, например Моцарта и Чайковского. Этим занимается лейбл Sony Classical. Какие новые записи вы собираетесь сделать в ближайшее время и в долгосрочной перспективе?
– Сейчас у нас выходят две Шестые симфонии — Малера и Чайковского, их мы уже записали. В ноябре в Москве будем записывать Первую симфонию Малера, летом в Вене, надеюсь, запишем все симфонии Бетховена и h-moll Messe Баха.
– Вы скрупулезно следуете оригинальной партитуре композитора, но интерпретация звучит свежо и современно. Чем вы сами это объясняете?
– Если вы хотите действительно прочитать партитуру композитора, не современного, а того, который жил в другие времена, писал в другой эстетике, вы должны учитывать, что XX век трансформировал движение и внутреннюю динамику музыки. Он сделал пиано громче и форте тише. Поэтому, чтобы понять музыку Берлиоза, скажем, нужно иметь способность почувствовать колоссальную динамику, которая находится внутри поэзии раннего романтизма. Если дословно прочесть, верно почувствовать композитора с учетом контекста времени, когда он работал, то он будет звучать сегодня свежо. То, что сейчас предлагает нам наша память, — это модерированный звук симфонического оркестра, который играет в манере, которую мы считаем эталонной, хотя мы никогда не старались объяснить себе, почему это так. Мы считаем, что это соответствует каким-то законам красоты, которым мы должны следовать. Но если точно воспроизвести то, что написал композитор, результат будет абсолютно другой.
– И все же вы вкладываете в исполнение подчеркнутую энергию.
– Я совершенно не энергичный дирижер и совершенно не экспрессивный. Должен это подчеркнуть. Это композиторы, с которыми я имею дело, энергичны и экспрессивны. Так, если я буду дирижировать музыку Поспелова, будьте уверены, что я буду внутренне очень похож на Поспелова. Происходит ассимиляция, дирижер в какой-то мере становится реинкарнацией композитора.
– Как удается оркестру musicAeterna, который собирается от проекта к проекту и состоит из музыкантов разных школ, достигать такой сыгранности?
– Есть разные школы, например, в психоанализе — немецкая, английская, французская, но база у всех одна, и все они могут найти общий язык. Так же и музыканты. С другой стороны, я выступаю как некий идеолог этого коллектива, поэтому, когда люди собираются, они становятся моими единомышленниками. Но я не люблю называть это школой, это просто моя идеология, мой особенный способ понимания музыки. Сейчас в Европе мы видим много оркестров, которые имитируют musicAeterna, пытаются делать то же самое. Это, с одной стороны, приятно, с другой — важно понять, что, конечно, всегда можно взять какие-то хорошие элементы от другого — ничто не создается с ноля, но нужно всегда находить собственную идеологию, чтобы мир становился богаче.
– В 2017 г. вы согласились руководить еще и оркестром Юго-Западного радио Германии. Разве вы не можете осуществить все свои замыслы с оркестром musicAeterna?
– Я могу все осуществить с musicAeterna. Если бы это было возможно, я бы вообще не дирижировал другими оркестрами. Но это был потрясающий оркестр (Симфонический оркестр Баден-Бадена и Фрайбурга. — «Ведомости»), в котором я был главным приглашенным дирижером много лет, один из лучших оркестров для исполнения современной музыки. И вот его объединили с оркестром Штутгартского радио. Появился огромный оркестр, самый большой в мире. Но он потерял свое звучание. Представьте, что объединились Большой симфонический оркестр Федосеева и Заслуженный коллектив Темирканова. Какой будет звук? Ну, как-то играть они будут, конечно, но они не будут единым оркестром. Вот и здесь — люди чувствуют себя очень странно, но законы, они такие — безжалостные. Это колоссальная ошибка — объединение оркестров.
– Вас позвали спасти ситуацию, а куда?
– Сейчас объединенный оркестр находится в Штутгарте. Они поняли, что должны создать новый оркестр с ноля, и предложили мне стать музыкальным руководителем, поскольку знают, что я могу это сделать. Я был готов отказаться, но, поскольку интендант оркестра мой хороший друг, я сказал: давайте я поговорю с оркестром. И когда пришел, музыканты сказали, что концерты со мной были выдающимся событием в их жизни, они хотели проводить тренинги, просто репетировать — даже те произведения, которые мы не будем играть. И я решил взять несколько лет, чтобы создать новый оркестр. Это идеологический проект и вызов для меня.
– Ваш контракт с Пермской оперой подписан до 2021 г. Сколько времени в этом году вы проведете в Перми?
– В Перми я как работал до сих пор, так и продолжу работать. Я провожу очень много времени в Перми и вообще-то живу в Перми, если вы не знаете. Мой дом в Перми. И время, когда я отсутствую, я в основном провожу на гастролях с musicAeterna, потому что они нарасхват. Это сейчас визитная карточка Пермского края. О них знают в мире: Пермь — это musicAeterna. Когда мы в Берлине или Вене находимся с musicAeterna, мы все равно работаем на благо Пермского края.
– Чем будет отличаться наступающий сезон в Перми от предыдущих? Ждут ли пермскую публику в этом сезоне премьеры под вашим управлением?
– Мы продолжаем нашу работу, но усиливаем градус предыдущих лет. С одной стороны, мы надежно сохраняем традицию, но, как говорил Малер, «традиция — это передача огня, а не поклонение пеплу», поэтому в то же время мы делаем шаг вперед, исследуя новые возможности современного театра. Так что в этом сезоне у нас будут и классические постановки, и современные, и ультрасовременные. Выдающийся режиссер Ромео Кастеллуччи ставит «Жанну на костре» Онеггера, великий знаток французского барокко Венсан Дюместр — «Фаэтон» Люлли, впервые в Перми будет работать хореограф Алексей Ратманский — состоится российская премьера балета «Опера» Леонида Десятникова, мы покажем нового «Щелкунчика» в авторской версии Алексея Мирошниченко. И что особенно важно, в этом сезоне в команду театра пришла звезда мирового балета Наталья Осипова. Она подписала контракт с театром и будет у нас выступать и уже выступает. Это, конечно, особенное событие.
– Новая сцена Пермской оперы строится так, как надо?
– Я считаю, новую сцену надо построить на Перми I. Пермь I — та самая часть города, откуда началось развитие города. Была индустриальная зона на набережной, где появились первые заводы. Они до сих пор существуют, но постепенно закрываются, и территория пустует. То есть самый центр города необитаем. Представляете, какой рай настанет, если эту территорию будет постепенно осваивать культура? Внутри города появится культурный городок. Город был изуродован во времена коммунизма, но на фотографиях, где он такой, каким был до революции, выглядит просто потрясающе. И сейчас есть возможность обустроить центр с учетом современной логики развития городов.
Через 100 лет вообще не будет заводов в центре провинциальных городов, они уйдут на периферию, чтобы минимизировать влияние на экологию городов. И это потрясающее пространство потихоньку освободится. Подобно тому, как при строительстве новой улицы нужно ориентироваться не на то количество машин, которое есть сегодня, а на то, сколько их будет через 10 лет, театр нужно построить не для того, что я там буду делать через пять лет, а для того, что будут делать там наши потомки через 100–150 лет. И будут говорить: какие молодцы, они предвидели то, что для нас актуально сейчас.
– Что нового обещает концерт Lux Aeterna московской публике?
– Это даже не концерт, это некая церемония, которую мы проведем с хором musicAeterna. Она имеет прямое отношение к мистериальному искусству. Вы увидите, как современная музыка объединяется и разговаривает об одном и на одном языке с архаичной и средневековой музыкой.
– Вы ввели в моду ночные концерты в Москве, в Большом зале консерватории — не для тех слушателей, кому нужно вставать на следующее утро. Это была вынужденная мера или вам хочется продолжить в том же духе?
– Во-первых, это было вынужденной мерой, потому что зал был занят и нужно было делать наш концерт после другого концерта. Так и повелось. Но даже до этого в Перми я довольно часто устраивал ночные концерты, не из-за того, конечно, что нет зала, а потому что мне это нравится.
– В 2014 г. после долгой волокиты вы получили наконец российское гражданство. Вы без него терпели какие-то практические неудобства или это было важно для вас в символическом плане?
– Это было и символическим актом, и стремлением к удобству. Но в большей степени это мое проявление любви к России. Я вообще горд быть россиянином. И я считаю, что Россия по-прежнему, как бы мы ни ругали порой то, что происходит, — великая страна, страна, которой мы можем гордиться. Моя любовь выражается в том, что-то место, где я живу, — Пермь я предпочитаю Берлину и Вене. И люди говорят, надо приглашать пермяков, чтобы показать, как играть Моцарта и Вагнера. Проявление моей любви состоит в том, что люди на моих концертах имеют возможность видеть лучших исполнителей, лучших постановщиков, что они имеют возможность заниматься самообразованием благодаря лаборатории, которую мы организовали. Мне важно, чтобы люди следующего поколения были культурными, свободными, способными созидать и делать выводы, а для этого нужна среда, где они могут обмениваться информацией, чувствовать и рефлексировать. А именно театр дает людям возможность подумать. Словом, каждый показывает свою любовь, как может. Кто-то приходит и начинает «гладить уши» власти, а кто-то с полной отдачей работает и делает это искренне, а не для того, чтобы получить льготы.