В Пермском театре оперы и балета начинается «женский сезон». Так случилось, что все три постановщика «взрослых» опер, запланированных на сезон 2014-2015 — «Дон Жуан» Моцарта, «Сказки Гофмана» Оффенбаха и «Князь Игорь» Бородина, — женщины. Первой свою работу представит Валентина Карраско — режиссёр из Аргентины, работающая в Испании. Уже 21 сентября состоится премьера оперы Моцарта «Дон Жуан» в её постановке. Музыкальный руководитель спектакля — Теодор Курентзис.

— Как вы и Теодор Курентзис нашли друг друга?

— Я 15 лет работала в барселонской труппе La Fura dels Baus, и мы ставили в Мадриде «Возвышение и падение города Махагони» на музыку Курта Вайля и либретто Бертольда Брехта. С этим спектаклем мы гастролировали в Большом театре, и там дирижировал Теодор. Мы познакомились и начали обсуждать возможность вместе поработать. Он называл самые разные оперы, особенно мы обсуждали оперу Дьёрдя Лигети «Великий Мертвиарх».

Мы неоднократно возвращались к этому разговору позже, когда Курентзис уже работал в Перми. Я думаю, что он до сих пор хотел бы сделать этот спектакль, однако, когда мы встретились на его концерте в Мадриде, он предложил мне делать «Дона Джованни».

— Как вы отреагировали?

— Для меня это был суперсюрприз, потому что «Дон Джованни» — моя самая любимая опера! С детства! Для меня это особенное произведение. Поэтому я сказала: «Вау! В самом деле? «Дон Джованни»? Теодор, не могу поверить, ведь для меня это лучшая опера в мире!» А он спокойно отвечает: «Конечно, это вообще лучшая опера в мире».

После этого он спросил: «Как по-твоему, это драма или комедия?» А я ответила: «По-моему, это dramma giocoso» — то есть шутливая драма, драма, в которой много юмора. И тогда он воскликнул: «Слава богу! Я тоже думал об этом как о dramma giocoso!» Так, не прошло и пяти минут, как мы стали полными единомышленниками.

Это произошло очень естественно. Хорошее начало.

— Что для вас главное в этой опере?

— Для меня самое важное (и мы обсуждали это с Теодором) — это идея свободы. Вы знаете, что легенда о Дон Жуане существует много столетий, она существовала задолго до Моцарта. Это вечный сюжет, вроде сюжета о Фаусте и тому подобным, который на протяжении столетий возрождается и перерождается, меняет формы, превращается то в драму, то в комедию, то в трагедию, и каждое поколение находит в нём новые смыслы. Буквально до XIX века этот сюжет всегда воспринимался как комедийный — лёгкая, игривая история о женщинах, о флирте…

Моцарт и Да Понте многое изменили в восприятии сюжета, они создали совершенно новые характеры, более драматичные. Они также добавили в этот сюжет много новых моментов, например, праздник в замке Дон Жуана, который он устраивает для Церлины и Мазетто. Он приглашает туда всех — абсолютно всех!

В конце XVIII века, когда была написана эта опера, благородное сословие существовало изолированно — не только от бедных, но даже от буржуазии. Общество было абсолютно сословным. Однако надвигалась Великая французская революция — она произошла вскоре после того, как «Дон Джованни» был написан.

И тут мы видим, как дворянин (потому что Дон Жуан был дворянином, может быть, графом или что-то вроде, мы не знаем) приглашает в свой замок всех — абсолютно всех! Вплоть до крестьян — ради того, чтобы завоевать девушку.

Это абсолютное новшество, которое Моцарт и да Понте привнесли в эту историю. Они впервые представили в опере идею свободы и открытости. В «Фигаро» её ещё нет, там граф хочет быть с Сюзанной, потому что она ему нравится, но она не перестаёт быть служанкой. Здесь другое: дверь открыта для всех! Для каждого! Viva la liberta!

Дон Жуан — это образ свободного человека, который не признаёт ограничений на пути исполнения своих желаний. Однако общество, в котором он живёт, имеет эти ограничения, Дон Жуан в эти понятия не вписывается и должен быть наказан.

Дон Жуан живёт словно в толпе людей, у которых «ортопедические» проблемы: они ограничены, и не только в мыслях, но и в поступках, в движениях; не только в головах, но и в телах: они следят за тем, как они ходят, как стоят, как сидят… Они — не люди, а манекены. Выглядят как люди, а на самом деле окостенели настолько, что стали неживыми. Жизнь как принцип прочно связана с идеей свободы. Нет свободы — нет жизни. Свобода и жизнь всегда вместе — для меня и для Дон Жуана.

Если в тебе нет свободы, если твоё существование состоит из сплошных запретов и ограничений, то ты можешь казаться живым, но ты неживой.

Те, кто не разделяет идею свободы, — скорее, манекены, чем люди. Манекен — это нечто настолько похожее на человека, что это пугает. Они так близки нам, так схожи с нами, но в то же время абсолютно чуждые!

Вот примерно таков был подход к этой постановке.

— У вас на сцене будет много манекенов?

— Да! Будут манекены в самых разных позах, части манекенов, манекены без рук, без ног, без головы… Это будет выглядеть слегка сюрреалистически.

Сюрреалисты в своих работах часто использовали манекены в качестве частей инсталляций или отдельных объектов искусства. Мы многим обязаны сюрреалистам: их вклад в исследование мира потаённых желаний огромен. Если бы Дон Жуан жил в ХХ веке, он стал бы кем-то вроде Сальвадора Дали: Дали был очень интересным мужчиной, пользовался популярностью у женщин, любил женщин и отличался экстравагантными поступками. Как Дон Жуан.

Кроме того, в нашей опере мы имеем дело с теми же потаёнными желаниями, которые изучали сюрреалисты, — с теми мыслями, которые мы сами от себя скрываем, но они являются нам во сне. Женщины ненавидят Дон Жуана, но на самом деле он им нравится, просто они не хотят себе в этом признаться.

— Стало быть, ваш спектакль не будет исторической драмой?

— Нет! Абсолютно нет. Не то чтобы он был привязан к какой-то современной конкретике, но он в целом современен. Ведь именно это и интересно в «Доне Джованни»: опера, написанная более 200 лет назад, говорит о конфликтах, которые происходят сегодня. Это опера о том, что волнует нас сегодня — как быть свободным, как достичь внутренней, духовной свободы.

Если ставить эту оперу как исторический спектакль, получится, что она — о проблемах, которые были у этих ребят столетия назад, а нас они не касаются, мы не такие. Но если ребята на сцене будут выглядеть так же, как мы, это будут наши проблемы. «Дон Джованни» потому и является шедевром, что, будучи написанным 200 лет назад, он до сих пор актуален. По-моему, именно это и определяет шедевр.

Но при этом, я считаю, зрителям Перми очень повезло, что все три оперы Моцарта — Да Понте поставлены в разных исторических стилях: «Так поступают все женщины» сделана как исторический спектакль, «Свадьба Фигаро» нечто среднее между исторической и современной постановкой, а «Дон Джованни» будет совершенно современным.

Вы можете видеть всё разнообразие стилистических интерпретаций Моцарта, в отличие от европейских зрителей: в Европе не существует больше исторических постановок опер. Вообще! Вам тут гораздо интереснее…

— Как вы с Теодором делите обязанности?

— Это очень интересный вопрос, потому что у нас нет разделения. Для него опера — это не только музыка, но комплекс — музыка плюс действие. Получается, что мы сотрудничаем во всём — и в музыке, и в режиссуре.

Я предложила включить дуэт Церлины и Лепорелло, который никогда не исполняется. У этой оперы, как вы знаете, есть две версии: пражская и венская. Моцарт сначала представил её в Праге, а потом в Вене — там были другие певцы, немного другие голоса, и он её слегка переписал. Дуэт Церлины и Лепорелло был в венской версии, но с тех пор его никогда не исполняли.

Самое обаятельное в этой опере — это тончайшее сочетание драматизма и юмора. Как только действие становится слишком драматичным, ну слишком тяжёлым, напрягающим зрителя, сразу раз! — а это шутка! Так вот, дуэт Церлины и Лепорелло — в музыкальном отношении он милый, ну, может, не самый замечательный, но вы же понимаете, что Моцарт плохой музыки не писал, — но зато он очень, очень забавный. Поэтому я предложила его вставить, и Теодор сказал: «О! Ты права! Он так много добавляет к истории!» А ведь мог бы сказать: «Нет, с музыкальной точки зрения он неинтересный!»

У него очень гибкий ум, он воспринимает всё очень быстро. Что мне в нём особенно нравится, так это то, что он даёт свободу всем, кто творит вместе с ним.

Во времена Моцарта, вы знаете, у певцов было право на собственные вариации. Сейчас всё, что записано в нотах, — это священно и нерушимо, певцы лишены свободы импровизации. Но Теодор понимает, что эта опера была написана во времена, когда такие вещи происходили, и он позволяет певцам делать собственные предложения по поводу исполнения музыки. И он никогда не говорит «нет», он всё обсуждает. Он возвращает музыке гибкость, которой она изначально обладала. Его музыка живая настолько, насколько она была жива, когда Моцарт был жив.

— У вас не было желания вставить в эту оперу страстное аргентинское танго?

— Нет! Но у нас в опере есть гол Лео Месси. Лепорелло смотрит телевизор, там идёт футбол, и как раз забивает Лео Месси. Это мой привет Аргентине!

Вопросы задавала Юлия Баталина | Интернет-издание NewsKo