Руртриеннале — необычный фестиваль. События этого семинедельного музыкально-театрального марафона — крупнейшего в Германии — проходят в цехах старых заводов, угольных шахтах, музее шахтеров — словом, в самых необычных и неприспособленных пространствах. Как работает грандиозная фестивальная машина, придуманная легендарным Жераром Мортье, каковы принципы управления ею, как формируется программа — об этом рассказывает Борис Игнатов, один из организаторов фестиваля. Именно его стараниями на Руртриеннале появились музыканты из России: Теодор Курентзис, хор и оркестр MusicAeterna из Перми, композитор и пианист Антон Батагов.

Главный хормейстер musicAeterna Виталий Полонский представляет фестиваль с другой стороны: хор участвовал в ключевой оперной постановке — «Альцесте» Глюка — и дал на фестивале два концерта с весьма изысканной программой «Spem in alium».

<...>

Борис Игнатов: У нас постоянное сотрудничество с MusicAeterna. В прошлом году это был оркестр с Теодором Курентзисом. В этом году Теодор любезно согласился уступить нам свой хор. И Рене Якобс, который дирижирует «Альцестой», абсолютно счастлив, что работает с таким гибким, молодым хором. Йохан Симонс тоже безумно доволен. Он как-то сказал: «Никогда в жизни я бы не мог поставить такое с хором Парижской или Нидерландской оперы…»

Это происходит так. Йохан дает им задание. Объясняет примерно пять минут. Потом ребята собираются вместе, распределяют, кто что делает… через десять минут сцена готова! Для оперного режиссера такой хор — просто подарок. Обычно это огромная и длительная работа — превратить хор из безликой серой массы в набор индивидуальностей. Но этот хор на 40 человек… каждый из них — уже индивидуальность.

<...>

— У вас не просто хороший — а просто замечательно хороший хор! Как вы добиваетесь такого звучания, нежного и красивого? Как работаете с певцами? Как находите людей и встраиваете их в ваш коллектив? Тем более у вас в хоре всего три человека родом из Перми. Остальные приехали из других городов.

Виталий Полонский: Люди приходят к нам разными путями. Набираем людей, естественно, после прослушивания. Но у нас система такая: кандидаты должны сначала три дня пробыть с хором. Я не слушаю человека сразу же: он просто на три дня становится членом команды. Получает ноты заранее, чтобы дома посмотреть и подготовиться. И потом садится в хор, репетирует с нами. По прошествии трех дней я вызываю его на прослушивание. Мне важно, как человек будет взаимодействовать с ребятами. Мне даже важны не столько его вокальные качества — хотя они тоже важны, — сколько взаимопроникновение. Так как гастроли хора бывают иногда очень длительными, мы должны все это время жить и любить друг друга. Психологический и эмоциональный климат очень влияет на исполнение.

Вы заметили, как ребята друг к другу относятся? Душевно, доверительно. Мы часто обнимаемся, поглаживаем собеседника по плечу или просто здороваемся за руку. Это нас Питер Селларс научил: он все время повторял на репетициях «Королевы индейцев», как важны для человека тактильные контакты. Они открывают эмоциональные центры, чакры, делают людей более открытыми и дружелюбными, более счастливыми.

— Вы гастролируете отдельно, без остальной труппы театра?

— В последнее время хор MusicAeterna стали все чаще приглашать на какие-то проекты. Это не просто гастроли Пермского оперного театра. Хор приглашают как равноправного участника. В прошлом году мы ездили на фестиваль в Экс-ан-Прованс. Это был наш первый крупный зарубежный проект, в котором мы участвовали наравне с такими звездами, как Филипп Жарусски и Патрисия Петибон, в спектакле «Альцина». Ставила его Кэти Митчелл, и мне очень спектакль понравился. Мечтаю, чтобы он приехал в Москву, это ведь копродукция с Большим театром. Не знаю, правда, как они будут подбирать каст для московских показов: все-таки барочная опера требует специальных певцов.

К сожалению, Гендель написал там не так много музыки для хора. К тому же нас не было на сцене — мы просто сидели в оркестровой яме и пели. Так что по сравнению с Руртриеннале это был просто курорт. Руртриеннале — это второй проект, где у нас собственный ангажемент. Но в этот раз мы имеем возможность проявить себя в полной мере.

— Как поступило предложение принять участие в постановке «Альцесты»?

— Борис Игнатов порекомендовал наш хор Рене Якобсу, музыкальному руководителю постановки, — Рене здесь бог и царь. Здесь с таким пиететом к нему относятся! И как раз в этот период на Mezzo показали «Королеву индейцев», и Рене нас увидел. После этого уже не нужны были никакие рекомендации. Для постановки «Альцесты» мы пригласили в хор дополнительно еще четырех человек. Обычный состав хора — 36 человек, но для спектакля просили 40. Все приглашенные с нами раньше работали. В начале работы нам выписали определенное количество репетиций. А потом начали сокращать, потому что все делается очень быстро, ребята все схватывают на лету. Так же было и в прошлом году в Эксе.

Из-за того что наш коллектив молодой, ребята в нем амбициозные в хорошем смысле слова. И слава богу, что нам удалось переломить отношение к нам в Перми: нас уже не воспринимают как варягов. Но нам приходится доказывать, что мы — лучшие. Я с ними много разговаривал по этому поводу. Говорил: «Ребята, вы зарабатываете больше других. Вы должны доказать, что вы лучше, поэтому достойны более высокой оплаты».

— Ну вы и доказываете — своими голосами…

— И поведением тоже! Я бывал в разных музыкантских компаниях. Ну о чем разговаривают люди за столом? Думаете, о Штокхаузене? Нет, о машинах, о часах, о заработках. А наши ребята даже в застолье разговаривают о каких-то творческих вещах.

И хорошо, что у них не развилась «звездная болезнь»; все-таки слава к нам очень быстро пришла. Пять лет — это быстро. И я люблю их именно за это: с одной стороны, они честолюбивы, а с другой — у них нет «звездной болезни».

И они очень деликатные, добрые в обращении — вы заметили? Я вот люблю, когда в риторике человек использует обороты вроде «мне кажется…», «на мой взгляд…». Ненавижу авторитарный тон в разговоре, императивные высказывания. Считаю, что нет смысла толкаться локтями, куда-то лезть напролом. Надо просто идти своим путем — и тебя заметят.

— А вы сами родом откуда?

— Из Северного Казахстана, из города Кустанай. В принципе, это бывшая российская территория. В Кустанае я учился в музыкальном училище, консерваторию окончил в Новосибирске. Побоялся ехать в Москву и Петербург, а в Алма-Ату не очень хотелось. И на четвертом курсе училища, по весне, я поехал в близлежащие города, где были консерватории: в Екатеринбург, Новосибирск, Нижний. Чтобы посмотреть города, прослушаться у педагогов. В Новосибирск я ехал к Борису Самуиловичу Певзнеру.

Мне очень понравилось в Новосибирске — город сразу родным показался. Но Певзнер тогда уже уехал в Грузию. Тем не менее я поступил в Новосибирскую консерваторию. Потом работал в хоре НГУ хормейстером — практику проходил. Самодеятельность в НГУ в те годы была на высоте: университетский хор такие программы делал, что мог бы спокойно в Москве выступать. Я когда впервые услышал, как они соль-мажорную Мессу Шуберта пели, правда, под рояль… аж прослезился. У меня слушательский опыт был не очень богатый; в Кустанае ни оперного театра, ни консерватории не было.

Потом я работал в Камерном хоре, у Юдина. А потом в моей жизни появился Курентзис.

Я просто хотел подхалтурить: любой студент ищет, где бы найти халтуру. А тут объявили набор в оперный театр; как раз набирали хор на «Аиду». Я пошел туда петь, платили довольно хорошо. Пришел — и понял: вот музыкант, с которым мне хотелось бы работать. Подружились довольно быстро: Тео же очень открытый, рассказывал много всего. Меня подкупало то, что мы были одного поколения.

Раньше ведь состоявшиеся музыканты были, как правило, очень возрастные. И профессура тоже. А тут молодой человек — Теодор младше меня на два года — поднимает такие проблемы, о которых я раньше никогда не задумывался.

Мы подружились, и потом уже я стал хормейстером оперного хора, одним из хормейстеров. Потом театру дали грант, и появилась возможность окончательно перейти из филармонии в театр. Когда Курентзиса пригласили в Пермь, он сделал мне это роскошное предложение — возглавить хор. Я думал очень долго: боязно было все бросать вот так, сразу.

— В то время хор назывался New Siberian Singers…

— Прекрасное название, да? Оно мне очень нравилось. Но потом стало ясно, что название надо менять — даже сейчас на Западе вместо «Урала» все время пишут «Сибирь»: «пермский хор из Сибири». Так что мы отказались от первоначального названия.

— До сих пор помню, как впервые услышала ваш ансамбль в Москве, на исполнении «Дидоны и Энея» в театре Васильева.

— Да, Теодор вложил тогда столько души, столько времени в репетиции нового ансамбля! Он никогда не гнушается такой черной работой. Помню, как мы делали «Реквием» Моцарта: так он час репетировал с женским хором только вступление, интонацию вычищал.

Сейчас он, конечно, может себе позволить более качественный материал, и все быстрее происходит. Ну и, естественно, у него появились помощники. Так что я — его помощник. И я счастлив, что художественный руководитель нашего хора — это он. Я являюсь только главным хормейстером с возможностью давать какие-то концерты. Но из-за того, что я уже давно с ним работаю, я понимаю его эстетику, могу предугадать, что он хочет. И когда мы приходим к нему на первую репетицию — мы готовы. Готовы ко всему. Ребята могут хоть задом наперед ему ноты спеть. И тогда Теодор вместе с хором начинает творить чудеса.

Вопросы задавала Гюляра Садых-заде | Colta.ru