На небюджетно-близком расстоянии друг от друга в зале Чайковского выступили два любимца продвинутой московской публики — сначала Владимир Юровский со своим ГАСО, потом Теодор Курентзис со своими пермяками. Впрочем, не всем пришлось раскошеливаться по два раза — публика у дирижеров хоть и продвинутая, но все же не одна и та же. Приверженцы обоих движутся прочь от рутины, но в разных направлениях: потому что один превращает концертный зал в лекторий, другой — в храм.

Под занавес московского сезона оба этих варианта были представлены в идеально чистом виде.

<...>

Через день тот же зал Чайковского штурмовали меломаны, которые осознанному слушанию предпочитают веру в чудо. Так, по крайней мере, на первый взгляд видится различие между поклонниками Юровского и Курентзиса. Хотя на самом деле оба вводят свою публику в своеобразный транс — нравственно-культурологический или сакрально-театральный.

В отличие от Юровского, Курентзис не избегает шлягеров, его цель — преображение всем известного. На сей раз этой процедуре подвергся — ни много ни мало — Реквием Моцарта. Хор выстроился в одну длинную линию полукругом позади оркестра со старинными инструментами, играя с акустикой зала в антифонные игры. Как всегда, коллектив MusicAeterna музицировал стоя, а не сидя. По случаю траурной мессы свое служение они совершали еще и одетыми в длинные черные балахоны. Солисты (Елизавета Свешникова, Наталия Ляскова, Томас Кули, Эдвин Кроссли-Мерсер) тоже были в черном, как, разумеется, и сам маэстро Курентзис. Все было аутентично и атмосферно донельзя.

Но не так все просто. Улетающие на небеса несколько музыкальных фраз из моцартовских черновиков, вставленные в канонический текст после Лакримозы (последней части, написанной композитором), — это уже не новость. Курентзис со своим коллективом не первый раз исполняет Реквием и давно записал его на пластинку. Но вот в той части траурной мессы, которую досочинил после смерти Моцарта его ученик Франц Зюсмайер, с женской половины хора донеслось неизменно ангельское пение, но с русскими словами. Вот с такими:

К Моцарту пришел однажды некий незнакомец, высокий и худой черный человек, и передал ему странное письмо, в котором был заказ на Реквием. Моцарт не знал имени заказчика, и тягостное чувство овладело им. Моцарт почувствовал, что смерть к нему приходит, и понял, что Реквием он пишет для себя. Моцарт все слабел, слабел и на седьмой день умер, и на третий день был он погребен. И Ангелы пели и играли Реквием Моцарта, на Небе завершенный. Осанна, осанна, осанна ин экцельсис.

Это текст из «Осанны» современного московского композитора-концептуалиста Сергея Загния. Помещенная внутрь одного из главных идолов европейской культуры, она кому-то показалась милой шалостью, кому-то — надругательством над классикой. А мне — так совершенно естественным и уважительным разговором с моцартовским текстом.

По завершении объявленной части концерта состоялась необъявленная, но все равно каким-то образом многим причастным известная. В фойе перед входом в партер погасили свет и изумительно спели сочинение немецкой монахини XII века Хильдегарды Бингенской. Свечи, звоны, боковые коридоры зала Чайковского, превращающиеся в нефы храма, Абрамович, Капков и Познер в толпе послушников.

Знаменитый ахматовский тест про «чай, собака, Пастернак или кофе, кошка, Мандельштам», приспособленный мною для названия этой статьи, — вовсе не шутка, а насущный вопрос для тех, кто собирается этим летом на главный музыкальный фестиваль планеты — в Зальцбург. Там в этом году дебютируют оба — и Курентзис, и Юровский, но в разное время (фестиваль длится пять недель). У Курентзиса — постановка «Милосердия Тита» с Питером Селларсом, Шнитке, Малер, Берг и все тот же Реквием Моцарта. У Юровского — «Воццек» в паре с южноафриканским художником-режиссером Уильямом Кентриджем. Что выбрать?

Екатерина Бирюкова | Colta.ru