Такого Моцарта у нас ещё не слышали: Теодор Курентзис вместе со своим оркестром MusicAeterna и приглашёнными солистами европейского класса осуществил в Перми постановку Cosi fan tutte («Так поступают все»). Перфекционизм – вот первое слово, приходящее на ум в связи с премьерой. Главной драгоценностью новой постановки Cosi fan tutte в Перми стал именно звук – звучание хора и оркестра MusicAeterna, усиленного приглашёнными из Европы музыкантами и оснащённого исторически достоверными инструментами (типа лютни и хаммерклавира, струнных с жильными струнами и натуральных валторн). А ещё – восхитительный, завораживающий, отшлифованный до мельчайших изгибов фразировки и дыхания вокал.

Теодор Курентзис, собравший на премьерные показы практически идеальный двойной состав исполнителей, выставил в первый вечер барочную виртуозку Симону Кермес (Фьордилиджи) и шведку Марию Форсстрём (Дорабелла). Их изысканное, слегка приглушённое, лишённое даже намёка на форсировку пение оттенялось богатейшим сопрано Анны Касьян в партии камеристки Деспины – с «роковыми» низами и подвижными звонкими верхами. Во второй день та же Касьян выступила уже в роли Фьордилиджи, и решительно невозможно было определить, какая роль шла ей больше. Она была равно хороша в оба вечера: страстная, живая, непосредственная, темпераментная.

Второй состав почти не уступал первому, даже в чём-то оказался интереснее. Дорабелла – ведущая солистка Пермской оперы Надежда Бабинцева, Дон Альфонсо – обнаруживший недюжинный комический дар вальяжный баритон Гарри Агаджанян, Гульельмо – Максим Аниськин (хотя, пожалуй, Бретт Полегато в первом составе выглядел органичней), в партии Феррандо – бессменный в обоих составах петербургский тенор Станислав Леонтьев, недавно принятый в труппу Мариинского театра. Леонтьев демонстрировал похвальную стабильность голоса. Пел он искренне, тепло, покорив сразу же, с первой арии Un’aura amorosa.

Вообще, во втором составе голоса оказались крупнее, звучнее, ярче. Непривычные к европейской сдержанности, певцы не могли и не хотели приглушать голоса. Зато звезда первого состава Симона Кермес пела Моцарта изысканнее. Она казалась скорее чувствительна, чем страстна, скорее ранима, чем гневна. Они с Касьян были очень разные Фьордилиджи: Касьян – огонь и пламя, от Кермес веяло прохладой и томностью.

Если же слегка отодвинуться от непосредственных впечатлений и вдуматься, что совершил Курентзис и его сплочённая команда на уральских просторах, то иначе как подвигом это деяние не назовёшь. Культуртрегерские амбиции дирижёра, помноженные на яростную устремленность к высокой художественной цели, сплотили вокруг него музыкантов, по-настоящему увлечённых профессией. И дело отнюдь не только в высоких зарплатах и хороших условиях жизни его оркестра MusicAeterna. Курентзис заражает всех, попавших в его орбиту. В нём совершенно отчётливо проявлены лидерские качества, пресловутая харизма личности. Чело озарено ореолом миссионерства, глаза горят нездешним огнём. Он действительно уверен, что несёт свет истины о Моцарте людям. И ведь прав: повторюсь, такого Моцарта у нас в стране никто ещё не слышал и не играл. Да и в Европе, если честно, так досконально понимают и преподносят моцартовские партитуры единицы: ну, скажем, Дэниел Хардинг или Айвор Болтон.

Его команда пришла в Пермский оперный как варяги, нелюбимые чужаки. И сразу задала такую высокую планку исполнительства и администрирования, что даже буклет, созданный к премьере, воспринимается как произведение искусства: он искусно погружает в контекст эпохи, выстраивает ассоциативные ряды, сопрягает литературные сюжеты и стили, подавая тему с разных ракурсов. Если рассуждать совсем уж по гамбургскому счёту, недостаёт очерка, посвящённого собственно музыке Моцарта, ретроспективного обзора лучших постановок Cosi в мире, ну и хронографа, пожалуй.

Западный, по-хорошему деловой стиль и ритм работы – вот что привнесла в Пермский театр команда Курентзиса. И это чувствовалось по атмосфере, царящей в театре. И даже в том, как добротно были сделаны декорации, как работал свет, какие были костюмы: роскошные, из дорогих тканей, совсем не театральные, судя по тщательности отделки.

Костюмы, как и декорации, создавал Штефан Дитрих – тот, что стал известен в России после того, как «одел» героев «Бориса Годунова» Маттезона, оперы, поставленной в рамках фестиваля Earlymusic в Гамбурге и в Петербурге. Тяжёлые атласы пышных кринолинов; воздушная кисея пеньюаров; затейливые причёски дам и мягкие, ниспадающие складки бурнусов усатых псевдоалбанцев. Герои были вписаны в красочную «картинку» итальянской виллы, как в дорогую раму. Терракотовые стены, стройные колонны, в оконных проёмах синеет яркое неаполитанское небо. Одинокая пиния виднеется за распахнутыми дверями, ведущими на веранду. А в зале резвятся две сестры, аристократки из Феррары, хохотушки-поскакушки, прижимая к груди овальные портреты своих возлюбленных.

Режиссёр Маттиас Ремус, приглашённый из Ганновера, придумал на первый взгляд простое и вполне предсказуемое решение. Главным его достоинством оказалось изящество мизансцен и абсолютное стилистическое соответствие музыкальной интерпретации Курентзиса. Поначалу постановка кажется излишне традиционалистской. Но вскоре обнаруживаются очаровательнейшие нюансы, демонстрирующие глубокую степень погружения режиссёра в моцартовский текст – слегка фривольный и гривуазный по тону, галантный – по выражению.

За драматургию, за смысловое единство видимого и слышимого, безусловно, отвечал дирижёр. Он выстраивал темпоритм спектакля – и получалось очень убедительно. Темпы он задавал зачастую зашкаливающе быстрые – как в увертюре, где флейты даже не всегда справлялись с партией. Или, напротив, томительно-медленные – и это было очень красиво. Певцы мастерски филировали звук, демонстрируя непоказное, истинное владение барочной техникой пения.

А ещё дирижёр пользовался богатейшей палитрой штрихов: все эти parlando, staccato, придающие остроту речевой интонации, неожиданные, парадоксальные акценты на слабой доле весьма оживляли течение музыкальной мысли и подстёгивали внимание.

Кто-то, конечно, может сказать, что оркестр, хор и солисты просто хорошо выучили, отрепетировали и исполняют Моцарта. Однако детали, коими было испещрено исполнение, выдавали глубинную и осмысленную работу дирижёра над партитурой: похоже, Курентзис изучал её с лупой в руке. Он обнажал саму структуру моцартовского текста. Ему помогало умение слегка утрировать сменяющиеся в опере аффекты: печаль, томление, влечение, гнев – всё было немножко чересчур. И это «вдруг» придавало опере отчётливо комическое измерение: страсть и юмор, остраняющий происходящие события, шествовали рука об руку в этой удивительной постановке. Не случайно в буклете был сделан акцент на «наблюдении», «подглядывании» за героями: этот аспект оперы был подчёркнут и развит Курентзисом исключительно музыкальными средствами.

В общем, первый постановочный опыт Курентзиса в Перми оказался удачен. Впереди – громадьё планов: грандиозный Дягилевский фестиваль, который решено сделать ежегодным и на котором в мае ожидается выступление легендарного Ensemble Intercontemporain, созданного Пьером Булезом, а также приезд Паскаля Дюсапена, одного из ведущих композиторов Франции. В сезоне 2012/2013 решено поставить вторую часть «Трилогии Моцарта – Да Понте» – «Свадьбу Фигаро», пригласив на постановку Филиппа Химмельмана (копродукция с фестивалем в Баден-Бадене). А в сезоне 2013/2014 – «Дон Жуана». Предположительно, ставить его будет Питер Селларс в содружестве с Георгием Цыпиным (копродукция с мадридским театром Real)

Источник