Пермский театр оперы и балета, разрабатывая фирменный проект "В сторону Дягилева", представил программу из четырех одноактных балетов: два раритета Баланчина в окружении свежих постановок главного балетмейстера театра Алексея Мирошниченко. Из Перми — ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА.

Плодовитость балетных пермяков достойна Книги рекордов Гиннесса. Не успел отгреметь шум по поводу постановки исторического драмбалета 1930-х годов — "Бахчисарайского фонтана" Ростислава Захарова, как труппа выдала целых четыре премьеры, овеянные именем главного уроженца Перми Сергея Дягилева. Два камерных балета Джорджа Баланчина (его, как известно, открыл миру именно Дягилев) — Monumentum pro Gesualdo на музыку Стравинского и Kammermusik N2 на музыку Хиндемита — впервые появились в России. Фонд Баланчина уже давно поставляет свои хореографические сокровища уральцам, однако на сей раз американского классика танцевали с особым пиететом и трепетом. Возможно, потому, что труппа в последнее время сильно омолодилась: в премьерных составах были заняты вчерашние школьники.

Для Monumentum pro Gesualdo (балет поставила Сандра Дженнингс) это было в самый раз: восьмиминутная композиция основана на скупо отобранных классических па, декорированных в стиле барокко. Семь пар, одетых как примерные школьники в балетном классе (девушки в белых купальниках с юбочками, юноши в черных трико и белых майках), церемонно перемежали менуэтные па с поддержками, большие позы с реверансами. Ценность этого балета 1960 года рождения — не в лексике, а в изобретательности пространственных перестроений: диву даешься, сколько разнообразных фигур смог нарисовать на сцене хореограф Баланчин, использовав всего лишь 14 человек.

Kammermusik N2, поставленный классиком в 1978-м, уже на склоне лет, требует куда большей уверенности, музыкальности и виртуозности. Этот 20-минутный балет баланчинисты ценят за сложные полифонические взаимоотношения солистов с кордебалетом, а также за то, что кордебалет тут мужской — уникальный случай в наследии женолюбивого "мистера В". За постановку отвечал Пол Боулз. Отлично вымуштрованные мужчины твердо гнули свою ломаную линию, не отвлекаясь на великолепного пианиста Евгения Изотова, для рояля которого вынесли первые четыре ряда партера. А вот солистки Ксения Барбашева и Инна Билаш действовали весьма робко, отчего казалось, что текст они выучили головой, а вбить его в ноги так и не успели. Что, впрочем, дело времени.

"Вариации на тему рококо" — 20-минутное сочинение на семерых солистов, поставленное балетмейстером Мирошниченко в этом году для выпускников училища и перенесенное в труппу,— сделаны явно под воздействием Баланчина. Не худший образец для подражания, а для тех, кто с творчеством американского классика незнаком, вторичность "Вариаций" и вовсе несущественна. Однако соседствовать с Monumentum pro Gesualdo им невыгодно — слишком очевидно, откуда ноги растут.

Сенсацией вечера обещала стать "Сказка про Шута, семерых шутов перешутившего" Сергея Прокофьева с декорациями Михаила Ларионова. Дело в том, что с 1921 года, с момента своего первого представления дягилевской труппой, балет этот не шел нигде и никогда. Спектакль был обречен уже на премьере, потому что ставил его не балетмейстер (как раз в тот момент Дягилев рассорился со всеми своими хореографами), а сам Ларионов (правда, при участии танцовщика Славинского). Танцев в том спектакле практически не было, и не только потому, что сочинить их художник не мог по определению. В поразительно красивых, но чудовищно объемных костюмах, которые он придумал, не только танцевать, но и двигаться было трудно. Сказку с забористым сюжетом (либретто Прокофьев написал сам по мотивам пермских сказок в обработке Афанасьева) разыгрывали при помощи жестов, успеха это не имело, и "Шут" канул в Лету.

Рискнув поставить его через 90 лет после провала, Алексей Мирошниченко хотел вернуть миру незаслуженно забытое сокровище. И сокровище заблистало — в первую очередь восстановленные ларионовские декорации во всей их забытой советско-российским балетом роскоши. Шесть полных перемен картин, и каждая (хоть дом Шута, хоть спальня купца, хоть фольклорно-балаганная улица) — сущий пир красок, форм и ликующей фантазии. Сущим счастьем грянул молодой Прокофьев: Теодор Курентзис, лично вставший за пульт на премьере, подал его во всей сочной удали. Художник по костюмам Татьяна Ногинова попыталась соответствовать замыслам Ларионова, сохранив объемные каркасы кринолинов и даже намекая на супрематизм, однако потерпела ряд существенных неудач — в частности, в костюмах семерых шутов.

Но основным камнем преткновения, как и на дягилевской премьере, стала хореография. Только на сей раз все вышло ровно наоборот: танцев оказалось слишком много. Причем таких стандартных, что диссонанс между балаганной отвязностью либретто и его стерильной реализацией оказался слишком разительным. По сюжету обманутые шуты душили своих жен, лупили их плетками, купец женился на главном Шуте, приняв его за девку, и настойчиво волок в постель, тот подменял себя Козлухой — а на сцене в это время потоком лились антраша, па-де-ша, двойные туры, фуэте и пируэты, сдобренные шуточками в стиле балета 70-х: "молоточками"-ковырялочками, стопами-утюжками и прочими безмятежностями. Хореограф Мирошниченко, бывший солист Мариинского балета, оказался слишком связан правилами танцевальных приличий, чтобы достичь творческой раскованности бесшабашных соратников Дягилева.

Источник