Для камерных проектов Пермская опера периодически занимает сцену Частной филармонии «Триумф» — и мировая премьера оперы Георгия Федорова «Похмелье» состоялась именно там, в двух шагах от театра, на улице Ленина, где сто десять лет назад в Перми был открыт один из первых в городе кинотеатров. Сейчас здесь — модный центр культурной жизни: то редкое кино покажут, то приютят кого-то из танцовщиков контемпорари, то концерт устроят.

Почему «Похмелье» впервые сыграли именно здесь? Сдается мне, потому, что у площадки, позиционируемой как «музыкальный лофт» (в здании всего два этажа, но кто считает), меньше обязательств перед консервативной частью публики. Авторы постановки еще и соломки подложили: когда публика только входит в зал и рассаживается на свои места, на заднике-экране уже висят «отзывы зрителей» — то ли реальные, то ли придуманные. Если реальные — то это отзывы еще только на известие о том, что вот, в Перми будет премьера оперы «Похмелье». И в них — от элегического вздоха («А когда-то у нас шли все оперы Чайковского…») до достаточно агрессивных реплик сетевых троллей. То, что они сразу предъявлены публике, предусмотрительно: зрителю предлагается отнестись к «толькочайковским» отзывам иронически и не отождествлять себя с их авторами.

На тот же эффект работает и такая простая вещь, как обязательное зачитывание требования выключить мобильные телефоны: голос диктора на этом спектакле с чудовищным нажимом (a la первомайская демонстрация в глубоко советские времена) произносит полное наименование театра, а затем повторяет его на таком питекантропном английском, какой преподавался в 95% советских школ. Вот все в духе «лет ми спик фром май харт» — и публика хохочет-заливается, и получает прививку от точки зрения «в СССР все было лучше». Так расчищается ментальная площадка, так заявляются правила игры: мы ставим сегодняшнюю оперу о сегодняшнем дне и живем по правилам XXI века.

Впрочем, может быть, дело и в том, что «Похмелье» — сочинение камерное не столько даже по составу исполнителей (да, один певец, но и большой ансамбль солистов оркестра, и немаленький мужской хор), сколько по истории, в нем рассказанной. Опера, выросшая из пьесы Полины Коротыч, не затрагивает каких-то глобальных проблем и событий. В ее центре — главный герой, и все, что с ним происходит полтора часа, — это переживание состояния «после вчерашнего». Окружающий мир захвачен в оптику спектакля ровно в той степени, в какой он видится герою, что не в силах поднять голову и при передвижении по улице видит только край своего плаща — ну и скамейку, на которую падает без сил. Все глобальные беды остались где-то за горизонтом (не для того ли люди пьют?), а важнейшей задачей нынешней минуты становится удержаться и не у(дари)ть тетку, что невыносимо орет на своего сына.

Все путешествие Ромы (Тимофей Павленко) по улицам города (где-то в позднесоветских районах, герой объясняется в любви к «панелькам») — это последовательное переживание стрессов от общения с окружающими. Собственно, опера становится ламентацией человека, которому не-хо-ро-шо, но от которого все чего-то хотят. При этом артист на сцене один (кроме крохотного эпизода, когда к нему присоединяется партнер), и его герой почти не перемещается по сцене — он сидит на стуле в окружении двух десятков трехлитровых банок с водой. Более того — он почти не произносит слов. Вся партия главного героя — это серия стонов, мычания и глубинных воплей, а «история», происходящая в опере, рассказывается на экране с помощью довольно кратких, точных и гомерически смешных титров, плюс — в проекции сотворены физиономии людей, с которыми Рома вынужден вступать в контакт, и записаны их краткие реплики. За спиной артиста, ближе к заднику — дирижер и оркестр. Слева и справа у кулис — поделенный надвое мужской хор, всеми душами (и голосами) отзывающийся на вокальные страдания Ромы.

Вот казалось бы: нам рассказывают о том, как человек мучается, и даже рьяный проповедник трезвого образа жизни вряд ли Рому осудит — явно не люмпен, не алкоголик, хорошо одетый и недешево подстриженный джентльмен лет тридцати с небольшим. Ну да, вчера позволил себе лишнего (и на экране нам показывают, как позволил: какие-то самозабвенные танцы в узнаваемых стенах того же самого «Триумфа»). Ну так никому неприятностей — кроме себя — не причинил. Посочувствовать ему? Ну да, наверное, надо. Но что же зал так хохочет, почему спектакль совершенно очевидно можно отнести к комедиям?

Дело, конечно, в точности и узнаваемости ситуаций, в быстрых и безжалостных комментариях к ним. Что, одному несчастному Роме хочется пристукнуть громогласную тетку, унижающую на улице собственного ребенка? Только ему в самый неподходящий момент встречаются сумасшедшие бывшие? (Фемвеганка, убежденная, что раз герой оказался с ней в одном месте в одно и то же время — значит, он до сих пор ее любит и преследует, — о, какие выражения принимает в этот момент лицо артиста Тимофея Павленко!) Только ему таксисты рассказывают тупые анекдоты и ожидают заливистого смеха? Только с ним вступают в философские беседы бухие дворники, требующие отпущения грехов? (Нет, вот последнее, наверно, все же редкий опыт.) Герой бредет, садится, снова бредет (не поднимаясь со стула) — и пропускает сквозь себя этот дурацкий, странный и все же (очевидно) любимый мир.

С музыкальной точки зрения опера Георгия Федорова (27-летний выпускник Санкт-Петербургской консерватории, ученик Сергея Слонимского) дает немало поводов для радости. Опера рисует нам внутренний музыкальный мир героя, и в этом мире царят широко известные песни (от «Забирай меня скорей, увози за сто морей» до «Но если есть в кармане пачка сигарет…» и в финале — «Where is my mind?», что определенно отсекает от аллюзий слишком молодую часть аудитории, не переживавшую свежесть «Бойцовского клуба»). При этом композитор так обрабатывает замученный миллионами исполнений материал, что мелодии обретают свежесть и прямо-таки настоящую оперную монументальность. И в целом — сплетение воплей и тягостных вздохов героя, комментариев хора, плотной оркестровой основы создает спектакль очень цельный и при этом насыщенный воздухом. Он не обрушивается на зрителя, но дает ему вздохнуть — что очень важно в наше время.

Меж тем, причуды пропитанного алкоголем сознания занимали творцов с основания мира, и публика всегда радостно отзывается на очередные эскапады очередного Жени Лукашина. Герой «Похмелья» не просто бредет куда-то — он ощущает себя значимым центром мира. Ну вот буквально — прекрати он удерживать взглядом соседний дом, и дом обрушится. Тут что важно? Не просто смена ролей (это сам Рома рухнет, конечно же, если на что-нибудь не обопрется), но готовность даже в самый неприятный для себя день этот самый дом — мир — удерживать. Вообще без пафоса, ну просто потому, что такая судьба тебе выпала. Ну вот как выпадает людям судьба держать — и строить, и развивать — оперный дом. В будни и праздники («Похмелье» показали впервые аккурат на Старый Новый год), при любых обстоятельствах. Не отводить взгляд, не опускать руки.

Текст: Анна Гордеева

Фото: Никита Чунтомов