Фото: Андрей Чунтомов

Евгений, с момента появления хора Parma Voices не прошло и года, но наметилась тенденция: чем больше споров вызывают постановки Пермской оперы, тем единодушнее спорящие хвалят хор.

Я доволен!

Как вы сами относитесь к резонансным спектаклям?

Было бы странно, если бы со всеми режиссерами мы находились в эстетическом согласии, но у нас всегда есть зона компромисса. К разным постановкам у меня разное отношение, причем оно может меняться. Например, поначалу во время репетиций «Фауста» я не имел ясного представления о том, что происходит, и начал считывать спектакль только когда мы приступили к работе в декорациях. Не хочу выступать адвокатом режиссеров, но считаю, что игровой материал для хора, как в том же «Фаусте», наиболее благодатный. В нём можно проявить себя и певчески, и актёрски — а что ещё нужно? Мы все не вечны, наши ресурсы тоже, возраст не остановить, форма преходяща, понимаете? Хочется использовать все возможности, пока они есть.

Фото: Андрей Чунтомов

На последнем концерте хор исполнял рождественские мотеты композиторов эпохи Возрождения. В современном восприятии эта музыка кажется бесстрастной, каждый следующий мотет ощущается как продолжение предыдущего. Я предположила, что неподготовленный слушатель во время их звучания может представлять, скажем, средневековые замки — шаблонный образ условных «далеких времен». В антракте кто-то так и сказал: «Сразу представляешь себе какой-нибудь средневековый замок, как в фильмах». Ложные контексты, в которые попадает старинная музыка — это проблема?

Это данность, с которой все существуют и будут продолжать существовать. И даже если подобную музыку исполняют понимающие её люди, это является опытом реконструкции. А любая реконструкция в какой-то степени условна и иллюзорна, это всегда лишь диалог с культурой, о которой ты в принципе не можешь знать всё.

А как же популяризирующий контент, которого становится всё больше и больше?

Мне кажется, представление о том, что мы сделаем лекторий, и все всё поймут — ловушка, связанная с подменой понятий. Это всё равно что провести лекцию о японском языке и ждать, что после неё слушатели заговорят по-японски. С музыкальным языком то же самое. Посредством лекций мы не только даём знания, но и задаём рамки восприятия. Человек приходит на концерт, и у него создаётся ощущение, что он считал смыслы, о которых ему недавно рассказали. И всё-таки это не то, что он мог бы почувствовать сам.

Как контексты и собственно музыка соотносятся в вашем восприятии?

Контексты связаны с ассоциациями, это активирует дополнительные, но внемузыкальные виды восприятия. А музыку я прежде всего слышу как структуры, и наиболее важное для меня — это ощущение музыкальной формы.

Фото: Андрей Чунтомов

Почему вы занялись именно хоровой музыкой?

У меня родители музыканты, оба преподавали в музыкальном училище. Папа, тенор, пел в музыкальном театре, мама играла на фортепиано, к нам приезжали друзья и тоже пели. Так что все ходовые арии золотого тенорового репертуара я знал с пелёнок, и, когда пошёл в музыкальную школу, а затем и в музыкальное училище — это было само собой разумеющимся, никакой рефлексии. Правда, в то время мне говорили, что у меня есть математические способности. Помню даже, как директор школы приходила в училище и говорила, что мальчику зря забивают голову, и лучше бы ему заниматься математикой.

Со способностями к точным наукам перекликается написание диссертации. О чём вы пишете?

Мне интересен русский XVII век, тексты о музыке того времени и, в частности, трактат Николая Дилецкого «Мусикийская грамматика». Пожалуй, в конце XVII и в XVIII веке он был самым воспроизводимым текстом подобного рода. Многие аспекты в нем оказались интернациональными, поэтому интересно изучать, на каких традициях он основывается, и что происходит, когда они попадают на русскую почву и интерпретируются русской культурой.

Можно ли говорить, что русская хоровая культура в этом смысле вторична?

Я бы так не говорил. Слово «вторичность» имеет негативную коннотацию. Вообще, если рассуждать о каких-то традициях, то в определённом смысле все они вторичны, поскольку основаны на чём-то более раннем. И так до момента, когда мы уже и не знаем, что было до. Действительно, русская хоровая традиция, поскольку она связана с церковью, возникает вместе с принятием византийской церковной традиции. Но и та появилась не сама по себе.

Фото: Андрей Чунтомов

Почему вы получаете докторскую степень в Германии?

В какой-то момент я начал читать много зарубежных исследований, и понял, что российское музыковедение многое теряет, когда упускает то, что есть в немецкой и англо-американской традиции. В них стоит повариться. Прошлое там исследуется как раз таки в контекстах своего времени, и с 80-х годов существует определенный подход к анализу старинной музыки. В России же до сих пор анализируют музыку XVII и XVIII веков, оставаясь в теоретической парадигме XIX века. И, конечно, если занимаешься интернациональными темами и хочешь, чтобы тебя читали, лучше писать на английском языке. Но я не очень быстро пишу, мне требуется для этого время, и в каких-то случаях приходится останавливаться. Сейчас со временем тяжело, и я себя сильно ругаю, надо как-то его оптимизировать.

Кажется, новая хоровая музыка в России появляется редко? Больше не нужно активно обслуживать религиозный или политический культ?

Люди старшего поколения все же пишут для хора, но стилистически это, конечно, принадлежит XX веку и не всегда интересно. Хотя и в ХХ веке хоровое пение оказалось не самым актуальным видом музицирования, видимо, в связи с установками эпохи на больший индивидуализм. Всё-таки в хоре заложен некий базовый архетип коллективности.

И важный вопрос — для кого писать. В 80-е годы деятельность Валерия Полянского привела к тому, что ряд людей, в том числе Шнитке, написали для его хора сочинения. Сейчас с этим сложнее. Но бессмысленно сетовать, всё меняется. Думаю, музыка себя не исчерпала, и вряд ли когда-нибудь это случится.

Расскажите о программе, которую Parma Voices исполнит в ДК Рассвет.

Прозвучат сочинения, которые мы исполняли на двух знаковых для нас концертах — на презентации хора и на Дягилевском фестивале. Это «Inroit» Карла Рютти из «Реквиема», «Agnus Dei» Самюэла Барбера, «Attende Domine» Пьера Виллета и духовный концерт Николая Сидельникова. Всё это — сочинения ХХ и начала XXI века, все они религиозные, но не богослужебные. Почему мы их выбрали? Потому что они мне нравятся. С ними интересно работать. Я понимаю, что это слишком простые слова, но непосредственный отклик — это и есть то, что призвана рождать музыка. А главное, мне кажется, какие-то вещи должны оставаться внутри. Если занимаешься музыкой, надо слушать музыку и не подменять её словами. Она может существовать вместе с ними, но наиболее ярко воспринимается сама по себе.

Фото: Андрей Чунтомов

Текст: Мария Невидимова, Ваш Досуг