Пермский оперный театр представляет на нынешнем фестивале-премии «Золотая маска» пять спектаклей: две оперы — «Дон Жуан» и «Сказки Гофмана», диптих из одноактных балетов «Оранго» и «Условно убитый», а также детский спектакль-бродилку «Путешествие в Страну джамблей». Только у одного «Жуана» четыре номинации, и Теодор Курентзис и его команда обладают всеми шансами повторить прошлогодний оглушительный успех «Королевы индейцев».
Трилогия опер Моцарта на либретто да Понте для Курентзиса связана с идеей непрекращающихся поисков обретения идеального звучания. Удалось ли пермскому маэстро достигнуть своей цели на этот раз, пыталась узнать журналистка m24.ru Юлия Чечикова. Беседа с Курентзисом состоялась в пространстве Бара Noor Electro. Редакция благодарит за содействие в организации интервью Элетротеатр Станиславский в лице Михаила Хохлова.
Фото m24.ru/Владимир Яроцкий
— Теодор, в вашей коллекции огромное количество наград «Золотой маски». Сохранился ли у вас соревновательный запал? Важно ли для вас, чтобы жюри оценило именно эту вашу работу — Don Giovanni Моцарта?
— Всегда важно, когда тебя ценят. Тот, кто скажет: «Мне все это надоело», соврет, как мне кажется. Конечно, самое главное не в получении награды. Соревнование заставляет присмотреться к себе со стороны. Это всегда полезно, потому что благодаря этому опыту ты получаешь шанс начать по-другому относиться к себе. И, безусловно, это хороший стимул! Вообще «Золотая маска» — прекрасное явление. С ее помощью можно проследить, какие разные течения в искусстве существуют на территории нашей огромной страны, какие люди с ними ассоциируются. Естественно, премии дают возможность определить основную линию для будущего, и я бы очень хотел, чтобы наша линия с musicAeterna, стала значимой линией России в искусстве.
— На моей памяти это третий ваш Don Giovanni, включая концертную версию, исполненную в зале Чайковского десять лет назад. Как за это время изменилось ваше понимание партитуры Моцарта?
— Когда я решил дальше заниматься этой партитурой, я два раза записал в студии Don Giovanni, и это был душераздирающий процесс. За записью следовал этап editing (редактура) — тоже дважды. Так что с этим текстом у меня были очень «длинные переговоры». Одно время я высокомерно смотрел на то, что делал десять лет назад. И говорил себе — ну ладно, тогда было условно концертное исполнение, а в случае с новым Don Giovanni ты потратил десять лет. А недавно переслушал то исполнение и удивился, очень зауважал того Теодора, который дирижировал этой оперой в зале Чайковского. Он — сильный соперник для меня нынешнего. Когда возвращаешься к одному и тому же произведению, для этого, наверное, есть некая причина. Поэтому я хочу быть оправданным в моих причинах возвращения к Don Giovanni.
— Вы обратились к пражской редакции? Или же это венская редакция, с ариями Mi tradir Донны Эльвиры, Dalla sua pace Дона Оттавио, дуэтом Церлины и Лепорелло?
— Это микс… Скорее венская, потому что у нас действительно есть дуэт Церлины с Лепорелло, ария Донны Эльвиры, но Dalla sua pace, которую Моцарт написал в партии Дона Оттавио, я не взял, потому что мне показалось, что этого слишком много. Я сначала соединил две редакции, то есть весь материал Don Giovanni, но заметил перебор по драматургии. В диск Dalla sua pace вошла, на спектакле эта ария тоже исполнялась, но для московского варианта ее пришлось купировать.
— Почему так важны эти моменты?
— Дуэт Лепорелло и Церлины открывает в ней другие черты — она ведет себя как стерва. Церлина вовсе не наивная нимфетка, а женщина, которая в шестнадцать лет знает, как функционирует наш мир, и она может принять необходимые меры, чтобы ему сопротивляться. То есть совсем другой человек. В пражской версии она — жертва. А в венской — Церлина понимает, куда идет.
— Удалось ли вам в Перми создать эталонного Don Giovanni?
— Да, удалось… Но раз я этого добился, значит надо играть эту оперу. Добиваться эталонного звучания — для меня не спорт вроде восхождения на Эверест с последующим возвращением домой. Лучше подняться на вершину и прожить там какую-то часть моей жизни. Мы будем ставить La clemenza di Tito в 2017 году — musicAeterna станет первым российским оркестром, который поставит Моцарта в Зальцбурге. Чечилия Бартоли попросила меня сделать трилогию Моцарта для другого фестиваля… Очень много предложений. После пермских релизов меня активно ангажируют на Моцарта. Когда мы сделали трилогию в Германии, это была просто революция для них. Нельзя бросать это делать. После Моцарта следует продолжение с Бетховеном.
— Вам симпатичен главный герой?
— Я жалею его. Вы точно испытываете к нему симпатию, потому что он делает то, что вы бы хотели делать, но вам не хватает смелости, чтобы сопротивляться моральным принципам социума. Где-то внутри на вас воздействует эта черта. Персонажи этой оперы, условно хорошие — скучные. А Дон Жуан ищет это вечное движение.
— Почему же в таком случае он нуждается в сочувствии?
— Он вообще очень депрессивная личность. Покой наступает только тогда, когда он умирает… Жизнь мучительна. Есть люди, которые не находят покоя и поэтому они все время в движении, ищут постоянное чувство влюбленности, чтобы утешать себя. По-другому невыносимо. Когда все прекрасно — это не мой социалитет, потому что ты не в своей тарелке. Поэтому Дон Жуан и решает бросить вызов Командору и приглашает его на ужин. Приходит Донна Эльвира и признается в любви. Дон Жуан отвечает: если ты меня любишь, раздели трапезу со мной, как на Тайной вечере, потому что он знает, что приходит смерть. О Дон Жуане можно много всего сказать, но главное, что он — не трус. Он — жертва общества. Оно не может выносить человека, который идет против его течения и оправдывает вещи, заложенные где-то внутри этого общества. Оно съест его. Очень много таких примеров…
В 70-х годах в Греции во время диктатуры существовал закон о блуде. Если у жены был любовник, соседи могли донести на нее. Их ловили и выводили на улицу прямо в простынях. А половой акт идентифицировался так: если между телами проходит ветка дерева, значит, они чисты. Если где-то останавливалась, значит, оба виновны. Это очень «смешная», но правдивая история в стиле Пиночета. Знаете, почему соседи это делали? Они хотели бы быть на их месте, но у них просто не хватает сил решиться. Поэтому тех двоих нужно наказать. То же самое с Жуаном. Я не говорю, что он хороший, но он искренний сам с собой, он делает то, что он хочет.
— Трилогия Моцарт — Да Понте позади. Какие ваши следующие шаги? Есть ли для вас оперные циклы, столь же интересные, как этот? Может, вагнеровское «Кольцо»?
— Я должен сделать цикл, который состоит из опер: Rappresentatione di Anima, et di Corpo Эмилио де Кавальери, «Тристан и Изольда» Вагнера, «Воццек» Альбана Берга. Я должен объединить их, эти произведения существуют в едином пространстве. Есть разные пространства, которые мы ощущаем: там есть свет, определенная гравитация, похожая атмосфера, другие чувства, параллельные физическим чувствам.
— Вы являетесь одним из немногих художественных руководителей оперных театров, заинтересованных в создании и продвижении новой академической музыки. В прошлом году вы привозили оперу «Носферату» Дмитрия Курляндского. Какие проекты готовите сейчас?
— Первое, самое важное для меня событие — «Тристия» Филиппа Херсанта, выдающегося современного французского композитора поколения после Оливье Мессиана, которых объединяет то, что они становятся проводниками невероятной небесной формации. Мы собрали стихотворения из тюрем Франции и России. В них мысли о свободе и свете. Там есть и лирика Мандельштама… А пишет Херсант духовную музыку. Такие инструменты как дудук, гармоника, аккордеон или виолончель будут сопровождать эту мистерию. Ставит «Тристию» Dimitris Papaioannou, знаменитый греческий хореограф и маг мистификации сценического образа. Мне интересен духовный ритуальный театр — такого плана, как «Королева индейцев» Перселла, и роль воскресения как главного события для человечества. «Тристия» — произведение, где слепые люди рассказывают человечеству о свете, мертвые молят живых оценить свои жизни, когда хаос молит жизнь оценить ее существование. И в конце слышны буддистские колокола, и этот плач становится светлым, происходит сияющее воскресение. Очень важный проект для меня. Еще у нас в планах опера «Свадьба» композитора Анны Соколович, которую ставит Антон Адасинский, «НеМаяковский» Алексея Сюмака, два скрипичных концерта — Сергея Невского и Алексея Сюмака (его концерт будет поставлен как театральный перформанс, сценическая версия, посвященная Cantos Эзры Паунда). Готовим оперу с Теодоросом Терзопулосом — этот проект связан с дионисийскими мистериями. Для Дягилевского фестиваля выпустим Le Grand Macabre Дьёрдя Лигети.
— Вы как-то говорили, что Le Grand Macabre невозможно выпустить вне системы stagione…
— Посмотрим, может это удастся сделать с декорациями… Ту постановку с гигантской куклой делала как раз Валентина Карраско, которая поставила нашего Don Giovanni. Я хочу задействовать Барбару Ханниган. Она моя хорошая подруга. Впервые приехала в Россию со мной, была в Перми, когда мы записывали диск Рамо. Мы хотели делать на бис The Mysteries of the Macabre, но очень сложно было исполнять эту вещь на исторических инструментах. Еще из проектов — «Травиата». Боб Уилсон ставит ее в Перми. То есть в приоритете мистериальный театр, который дает свет надежды и любви человечеству. Надо делать что-то подлинное с чистыми намерениями.
Вопросы задавала Юлия Чечикова | M24