Солистка Пермского театра оперы и балета Надежда Павлова — о любимых партиях, работе с Теодором Курентзисом и прочной связи с Пермской оперой

Фото: Алиса Калипсо

В мае пермские зрители вновь увидят и услышат в концертном исполнении «Травиату» (6+) Верди с Надеждой Павловой в заглавной партии; поэтому неудивительно, что весеннее интервью с примадонной Пермской оперы мы начинаем с разговора об этой важной для неё роли.

Вы поёте «Травиату» везде: в Цюрихе, в Мюнхене, в Перми… Эта роль для вас — особенная! Как так получилось и что в ней такого: музыка, характер, судьба?

У многих певцов есть знаковая партия, которая с ними идёт по жизни очень долго. Моя мама шутит: «Травиата» — твоя кормилица». Это первая партия, которую я сделала по-настоящему качественно…

Для постановки Боба Уилсона?

Нет, гораздо раньше: я её пела и в Петрозаводске, и в Латвии. Я много работала над ней. Говорят даже, что она написана для моего голоса, но мне это не очень нравится: Верди, когда писал, обо мне даже не знал. А может, и предвидел!..

Есть такие партии, в которых ты чувствуешь себя комфортно, не нужно преодолевать какие-то трудности… Нет, конечно, трудности всегда есть, но всё же некоторые партии сами ложатся на голос, и ты чувствуешь себя вольготно, можешь задумываться не только о ремесле, о том, как взять верхнюю «соль» и какой трудный дуэт у тебя впереди, а о гораздо большем — об образе, о наполнении, о подаче образа в зал, можешь колдовать вместе со зрителем. Для меня «Травиата» — такая партия.

Какие ещё есть любимые вещи, в которых вам комфортно и которые помогают вам в жизни?

Лючия ди Ламмермур (в Пермском театре оперы и балета «Лючия ди Ламмермур», 16+. — Ред.), Констанция из «Похищения из сераля»… В этих ролях я чувствую себя вольготно и просто получаю удовольствие от своей работы. Это огромное счастье. Конечно, донна Анна из «Дон Жуана» (в Пермском театре оперы и балета, 12+. — Ред.), хотя в этой партии есть места, за которые я переживаю, — такие виртуозные вещи, которые мало кто делает. Я делаю.

За последнее время вы подготовили несколько очень разных концертных программ. Сначала гала-концерт из оперных арий, затем программа романсов Рахманинова, а затем — цикл Бриттена «Озарения». Разный музыкальный материал, разный характер… Как получилось, что прошли подряд три таких разных концерта, и что требуется для переключения с одного материала на другой?

Главная причина — то, что я здесь, в России. Театр воспользовался этим моментом и обогатил репертуар моими концертами. Сольный концерт уже очень был нужен: за десять лет моей работы в Перми это произошло впервые, до сих пор у меня не было сольного концерта. Главный дирижёр Мигран Агаджанян сделал мне такое предложение, и я не могла отказаться. Моя задумка была в том, чтобы спеть тот репертуар, который есть для моего голоса, но который я не пою здесь в спектаклях, то, что я могу ещё сделать плюс к тому, что у меня идёт в Перми. Хочется поблагодарить его, что он не отказал мне ни в одном моём предложении. Наш концерт получился роскошным.

Исполнить вокальный цикл Бриттена — это была моя идея, я предложила её дирижёру Владимиру Ткаченко. У нас в театре очень разные дирижёры, и я их по-разному воспринимаю, чувствую; я понимала, что Ткаченко прочувствует эту музыку как никто. Я уже пела «Озарения» Бриттена с Фёдором Леднёвым и Академическим симфоническим оркестром Санкт-Петербургской филармонии, очень люблю это произведение и очень хотела его здесь показать: именно в Перми и именно в «Триумфе», потому что это камерная история и хочется, чтобы меня было близко видно — все мои эмоции, жесты.

На скольких языках вы поёте?

Немецкий, французский, английский, итальянский… Был у нас словенский — помните, опера «Свадьба»? Ну, и русский.

Вы по-настоящему знаете столько языков или это для вас набор звуков?

Я знаю итальянский, английский; сейчас осваиваю немецкий: его много в репертуаре, к тому же я много времени провожу в Германии, Швейцарии и Австрии. Когда ты учишь язык, сначала начинаешь понимать, потом уже решаешься сам заговорить. Я пока не решаюсь заговорить по-немецки.

Когда идёт работа над произведением, певец в первую очередь делает подстрочный перевод текста. Мы должны понимать, какие слова поём, чтобы музыкальные акценты совпадали со смысловыми, понимать, где мы можем взять дыхание, а где нет; поэтому отдельные слова мы знаем во всех языках, на которых поём, но обратить это в речь сложно — это немножко другая специфика.

Очень важно понимать дирижёра и режиссёра, с которыми работаешь. Обычно международные дирижёры и режиссёры говорят по-английски, но, например, Ромео Кастеллуччи не очень любит английский. Он начинает репетицию по-английски, а потом всё равно срывается и переходит на италь­янский. Я очень рада, что при этом продолжаю его понимать.

Но ведь для этого нужен невероятный объём памяти!

Это одно из важных профессиональных качеств певца. Для этой работы нужны не только голос и умение им управлять, но и умение удержать в голове огромные, толстенные клавиры. Не знаю, как у других ребят, но у меня в голове — такие как бы ящички: когда я заканчиваю работу над ролью, я её в этот ящичек складываю и его задвигаю, чтобы освободить место для нового материала. Когда нужно, ты вытаскиваешь этот ящичек и открываешь. У меня так было с Фьордилиджи: я долго не пела Cosi fan tutte, был большой тур с Теодором и с этой партией, но потом — перерыв, и мне понадобилось две недели, чтобы всё вспомнить.

Расскажите о работе с Теодором Курентзисом. Как складывались ваши отношения, которые продлились даже после того, как он ушёл из Пермского театра оперы и балета?

Сейчас мне с ним стало гораздо проще. Не знаю, почему; может, я стала профессиональнее, а может, стала его иначе воспринимать — не как начальника, а как коллегу. Раньше это были отношения руководителя и подчинённого, а сейчас это совершенно другой формат, десять лет совместной работы переросли уже в дружбу, мы уже на «ты», чему он очень рад. И в профессиональном плане стало с ним проще: я уже очень много знаю о его вкусе, его манере работы, какие-то вещи уже предугадываю и быстро, мобильно реагирую на его замечания. Ну, и он меняется — уже совсем другой сейчас, не такой, каким был, когда руководил театром. Мне кажется, он стал мягче, стал более чётким, размеренным. Когда он руководил театром, мы жили в театре, у нас работа равнялась жизни и шла круглосуточно, а сейчас он соблюдает расписание. Может быть, его воспитала работа на Западе.

Чем стала для вас встреча с Теодором? Чем вы ему обязаны в профессиональной жизни?

Это совершенно судьбоносный человек, который повернул мою жизнь на 180 градусов. Он сделал мою карь­еру — спокойно, без всяких обещаний, просто делал — и всё. Я знаю, что он всегда помнит обо мне. Он недавно сказал: «Когда я задумываю какой-то проект, я в первую очередь вспоминаю твоё имя и думаю, могу ли я взять тебя в этот проект».

В вашей профессиональной жизни были и другие громкие имена. Расскажите о работе с Кириллом Серебренниковым…

Скоро мне снова предстоит с ним встреча. Он в Гамбурге делает ревайвл спектакля «Барокко», там будут некоторые изменения, я получила уже новый музыкальный материал, будут новые партнёры, Серебренников будет что-то менять… Я и боюсь, и радуюсь этой работе, много эмоций меня одолевает, но ему я отказать не могу, потому что его я обожаю, как и он меня. Работать с ним очень интересно.

Вообще, окунуться в атмосферу драматического театра для меня — праздник. Я очень люблю драматический театр, свою жизнь на сцене я начинала именно с него: в школьные годы ходила в драматическую студию, которую вели студенты-режиссёры. Когда ставился спектакль, я всегда была рядом — сидела в гримёрке на стульчике, поэтому я очень хорошо понимаю поклонников, которые стремятся быть рядом с нами в театре, стать ближе. Сама была такая и всё это пережила.

Несомненно, ваше дарование — это не только данный от природы голос и умение им владеть, но и умение слышать себя, относиться к себе критично. Тем не менее наверняка есть такой человек, который слышит вас со стороны и как-то направляет…

На протяжении десяти лет таким человеком была Медея Ясониди (руководитель оперной труппы Пермского театра оперы и балета до 1 апреля 2023 года. — Ред.). Она понимала, что я профессионал, и направляла меня очень мягко. Она уникальный музыкант — с ней можно большую партию выучить за три дня.

Часто ли вам приходится отказываться от ангажементов?

Сейчас уже отказываюсь, и очень много. Многое может не устраи­вать: и ансамбль, и финансовые условия. Наверное, я уже имею право выбирать, и я начала избирательно подходить ко многим вещам. Этому меня научил тоже Теодор: он дал мне понять, что выстраивание карьеры — это не только работа над вокальной техникой, над партиями, но и существование в этом бизнесе — грамотное и правильное, чтобы себя никогда не продать задёшево. Дело не в том, чтобы пытаться получить огромный гонорар; просто нельзя соглашаться на проекты, которые удешевляют тебя как певицу, как артистку. Мы много говорили с Теодором по поводу, например, участия в телевизионных шоу — такие предложения мне тоже были, — мы оба считаем, что наше телевидение пока ещё не умеет достойно подавать классическую музыку.

Не могу не спросить о женском. У вас потрясающие сценические платья, причём разные для разных случаев: в стиле ар-деко — для Рахманинова, авангардный костюм — для Бриттена, например. Это не просто красивая одежда — она выступает в ансамбле с музыкой. Кто этим занимается? У вас есть свой стилист или это ваш личный вкус?

Я всё сама придумываю. Когда я продумываю сценический образ, я всегда думаю о музыке, которую буду исполнять, и о той обстановке, в которой это будет происходить. Большая сцена предполагает роскошные платья дивы, примадонны. Романсы Рахманинова — как акварель, и цветы на моём платье тоже были как будто акварельные, просвечивающие, светящиеся изнутри; а сцена «Триумфа» и Бриттен дают возможность необычного выхода. Я спросила у дирижёра Владимира Ткаченко, с которым мы делали программу Бриттена, хотел бы он меня видеть в классическом наряде или я могу немного пошалить, и он ответил: «Я даю тебе полную свободу». Иногда надоедает классическое существование на сцене в соответствии со всеми канонами и хочется привнести в оперное пение живости и необычности.

Во Владимире, где живёт моя семья, у меня есть портниха, которая мне помогает и умеет это делать очень быстро: я ведь приезжаю всегда ненадолго, и мне надо всё немедленно. В Перми мне помогает студия «Арта», там представлен мой любимый дизайнер — Ксения Врбанич из Хорватии. У меня уже очень много платьев марки Xenia Design, я даже в Зальцбурге купила её платье.

Стало быть, ваша семья по-прежнему во Владимире? Сколько уже лет сыну?

Тринадцать.

Как вам удаётся его воспитывать дистанционно, да ещё одной?

Вот сейчас туда поеду! Мы всё время на связи, на телефоне. Каждый свободный день — к нему и к моим родителям… Сейчас стало намного проще: он меньше во мне нуждается, у него уже своя жизнь, и, даже когда я приезжаю, я его вижу только вечером, потому что школа, друзья, школа программирования, свои интересы.

В своё время, когда вам предложили перебраться в Пермь, вы легко согласились и быстро приехали. Сейчас перед вами — Европа, Москва, всё что угодно, но вы остаётесь здесь. Почему?

Я действительно много выступаю в Европе и могу признаться, что, будучи человеком достаточно патриотичным, я впервые в жизни захотела остаться в Европе после дебюта в Цюрихе, потому что Швейцария меня потрясла и красотой, и благоустроенностью, и социальным устройством… Но… Я не собираюсь уходить из Перми! Меня очень любит пермский зритель, и я не могу этого не видеть, не признавать. Пермь стала тем домом, в который я люблю возвращаться. Медея мне говорила в своё время: «У тебя начнётся карьера, ты выйдешь в мир, но у тебя всё равно должен быть свой дом, в который ты будешь стремиться вернуться, чтобы отдохнуть, подлечиться, спокойно выучить партию…» Меня всегда здесь ждут, меня здесь любят, и условия, которые мне предоставляет театр, более чем комфортные. Было бы глупо уходить из такого театра.

Текст: Юлия Баталина, Новый компаньон