---

---

Юмор проходит красной нитью через всю жизнь Прокофьева. В советские годы его шутки, источаемые им в изобилии как по поводу себя, так и самых близких, однажды приняли «за чистую монету» — как подтверждение целого ряда негативных качеств самого композитора. В частности, советский исследователь на основании прокофьевской «Автобиографии» вывел целый «букет» диагнозов личности: насмешливость, высокомерие, любовь к деньгам («денежные мотивы драматургии») и многое другое.² Впрочем, в отечественной историографии все равно победила концепция «добрый мастер» — так назвал итоговую главу книги главный биограф композитора, подчеркнувший: «Прокофьев заметно расширил области средств, рисующих отрицательные или смешные стороны действительности».³ 

---

«Любовь к трем апельсинам» в постановке режиссера Филиппа Григорьяна, Пермская опера, 2021. 

Фото: Андрей Чунтомов, Никита Чунтомов.

---

Выйдя на сцену в эпоху мирискусничества, Прокофьев, действительно, в начале своего пути надел маску провокатора и эпатажника, активно оперирующего едким, часто злым, юмором. Вот что писал фельетонист по поводу исполнения им Второго фортепианного концерта в 1913 году: 

«На эстраде появляется юнец с лицом учащегося из Петершуле. Это — С. Прокофьев. Садится за рояль и начинает не то вытирать клавиши, не то пробовать, какие из них звучат повыше или пониже. При этом острый, сухой удар... Некоторые возмущаются. Встает “пара” и бежит к выходу. — Да оттакой музыки с ума сойдешь! — Что, над нами издеваются, что ли? За первой парой в разных углах потянулись еще слушатели. Прокофьев играет вторую часть своего концерта. Опять ритмический набор звуков. Публика, наиболее смелая часть ее — шикает. Места пустеют. Наконец, немилосердно диссонирующим сочетанием медных инструментов молодой артист заключает свой концерт. Скандал в публике форменный. Шикает большинство. Прокофьев вызывающе кланяется и играет на “бис”. Публика разбегается. Всюду слышны восклицания: “К черту всю музыку этих футуристов! Мы желаем получать удовольствие, — такую музыку нам кошки могут показать дома”».⁴ 

Прокофьев и сам неоднократно отметился высказываниями, аналогичными по духу («да мало ли кому билеты продают?»). На месте объектов ниспровержения, его оппонентов, в первую очередь оказались символисты и конкретно музыка Александра Скрябина, известная своей неотмирностью и антазийностью, мистичностью, вычурным эротизмом и пряными, декадентскими гармониями. Всему этому, по словам критика, Прокофьев явил «решительный протест» «в пользу грубости, иронии, насмешки и четкой метрированности».⁵ 

---

---

Многие произведения Прокофьева того периода, действительно, являют собой сатирические карикатуры на известные скрябинские образы погружения в состояние гипноза и зачарованности, тоски по «далекой мерцающей звезде». Его фортепианные циклы — например, «Мимолетности» или «Четыре пьесы» («Воспоминания», «Порыв», «Отчаяние», «Наваждение») — демонстрируют приемы, аналогичные скрябинским, но с противоположным значением. Так, ровные, остинатные «качания» в партии левой руки (скрябинский «лунный пейзаж», «аккорды смерти») могут читаться как травестия и издевательство над возвышенными чаяниями символистов: не мечта в ажурной дымке, но колочение и грохот вдалбливания в низком регистре и безукоризненном ритме.

Вместе с тем тематика разрушительного, издевательского смеха не только контрастировала, но и наследовала приемам романтического гротеска. У многих предшественников, в том числе Ференца Листа, да того же Скрябина, наличествует немало примеров изображений черной иронии, «мефистофельских» картин соблазнения и того же наваждения, провала в бездну под сатанинский хохот. Именно таков финальный «сарказм» из одноименного цикла пьес, которому предпослан знаменитый комментарий: 

«Иногда мы зло смеемся над кем-нибудь или чем-нибудь, но, когда всматриваемся, видим, как жалко и несчастно осмеянное нами; тогда нам становится не по себе, смех звучит в ушах, но теперь он смеется уже над нами».⁶ 

Да, символизму уже случалось быть осмеянным — в лице не менее как его основателя, поэта и философа Владимира Соловьева, создателя первых символистских стихов, но потом выступавшего с остроумными памфлетами и пародиями на поэзию символистов и отрицавшего всякое родство с их эстетикой и стилем. И тем не менее сам символизм является «токсичным» уже по мере прикосновения к его глубинам недосказанности и неизведанности, «стихии чуждой, запредельной» (по словам Валерия Брюсова). По наблюдению ряда его адептов, он оставлял в сознании художников «неисцелимую психотравму» (Владимир Ильин), побуждал их вновь и «вновь изведать той отравы», о чем говорит Одиссей Брюсова в одноименном стихотворении (1909), спасшийся от смертельных чар сирен, но всю жизнь потом сожалевший об этом.

---

«Любовь к трем апельсинам» в постановке режиссера Филиппа Григорьяна, Пермская опера, 2021. 

Фото: Андрей Чунтомов, Никита Чунтомов.

---

Прокофьев, несмотря на последующие осмеяние и отмежевание, до конца не очистился от «наваждения» Серебряного века. На протяжении всей своей жизни он снова и снова обнаруживал маску ниспровергателя и шута. Вдобавок, что-то еще изрядно осложнило его смех, который отнюдь никогда не был подлинно «веселым» — несмотря на ряд счастливых исключений. 

Неожиданные концовки и странности в музыкальных произведениях Прокофьева нередко приводят в изумление неофитов. Как признается одна исследовательница: «я помню, как мы еще студентами (...) слушали Кантату [к 20-летию Октября], с чувством почти инфернального восторга, понимая, что качество музыки здесь — чисто прокофьевское, и задаваясь наивным вопросом — какой, должно быть, это страшный человек с дьявольской душой, раз ему все равно, на какой текст сочинять — на Бальмонта, «Петю и волка» или на «философы, философы…».⁷ 

Собственно, не понятно, почему ее не смутила и знаменитая сказка, в конце которой триумфально празднуется победа над волком: «Слышно тихое кряканье: это подает голос утка, сидящая в животе волка, который так торопился, что проглотил ее живьем». 

---

«Любовь к трем апельсинам» в постановке режиссера Филиппа Григорьяна, Пермская опера, 2021. 

Фото: Андрей Чунтомов, Никита Чунтомов.

---

Примеры аналогичной жестокости можно найти и в знаменитой сказке «Гадкий утенок» (на текст Ганса Христиана Андерсена), кульминация которой приходится на громко высказанную от лица главного героя просьбу к приближающимся к нему другим лебедям: «Убейте меня». И в опере «Любовь к трем апельсинам», где зрители наблюдают сцены мучительной смерти двух миловидных принцесс при попустительстве окружающих. И в балете «Сказка про Шута, семерых шутов перешутившего», в котором преподносится форменная «мясорубка»: главный герой обманом провоцирует гибель жен семерых шутов. 

Вместе с тем удивительны и «лишают дара речи» неожиданные вкрапления юмора в произведениях, как уже указывалось, совсем для этого не предназначенных. И если сатирические фрагменты в опере «Война и мир» при изображении немецких генералов («всю Европу Бонапарту отдали и приехали нас учить») или русских ополченцев, не умеющих прочесть разбросанные французами пропагандистские листовки, еще могут казаться убедительными — по крайней мере, оттеняющими суровое эпическое повествование, то иные примеры вызывают гораздо более смешанные чувства.

До самого конца оперы «Огненный ангел» не оскудевают шутки различных персонажей — от доктора до Мефистофеля, — комментирующих ход событий, который закончится сожжением Ренаты на костре инквизиции. В третьем акте оперы «Семен Котко», по истечении драматичнейших эпизодов — сцены повешения матроса Царева и Ивасенко и следующей далее сцены бреда Любки, невесты Царева, — начинается эпизод пожара в деревне («Кишку давай!») — показанный в неожиданно гротескных и насмешливых красках, несмотря на реплики страдающей Любки. До сих пор исследователи и критики не понимают тайный и явный смысл пляски опричников во второй серии фильма Сергея Эйзенштейна «Иван Грозный». В приватной рецензии на фильм Всеволод Вишневский обвинял режиссера и композитора в ее «условности»: «Всё это без веселья, без разгула, без опьянения...».⁸ Сегодня один из самых известных музыковедов Ричард Тарускин также возмущается данной сценой, но уже по противоположной причине: слишком положительного изображения «этих храбросердечных, румяных, стриженных под горшок опричников и их хорошего и чистого веселья».⁹ Буйная пляска с улыбками и смехом, карнавалом и переодеваниями заканчивается кровавым убийством врага Ивана Грозного под комментарий последнего, призывающего отпустить «ассасина»: «Он царя не убивал. Он шута убил». 

---

«Любовь к трем апельсинам» в постановке режиссера Филиппа Григорьяна, Пермская опера, 2021. 

Фото: Андрей Чунтомов, Никита Чунтомов.

---

Примеры подобного рода остроумных сочетаний и леденящего кровь шутовства и ужаса могут составить целую книгу. Прокофьев предлагает совершенно новый тип юмора. Он выходит не только за пределы шести видов смеха, выведенных Владимиром Проппом,¹⁰ — но и за пределы границ «черного юмора», очерченных Андре Бретоном.¹¹ 

Возможно, осмысление прокофьевского юмора кроется в концепциях позднего психоанализа (Жак Лакан), где юмор приравнивается к высшему достижению желаемого (сублимации), а главной разновидностью смеха является «чистый смех (risus purus), который смеется над несчастьем».¹² В качестве примера оного современный исследователь приводит известные слова Сэмюэла Беккета: «нет ничего смешнее горя».¹³ 

Тогда нет ничего удивительного, что Сергей Прокофьев практически никогда не отказывает себе в том, чтобы посмеяться в наитрагичнейшие моменты, над чем исследователи еще долго будут ломать голову. Или наоборот — смеяться. Как, например, это делает Вуди Аллен, построивший на музыке Прокофьева свой фильм «Любовь и смерть».

Владимир Орлов, доцент кафедры теории и методики преподавания искусств и гуманитарных наук, факультета свободных искусств и наук Санкт-Петербургского государственного университета.

---

4. Цит. по: там же. С. 88.
5. Сабанеев Л.Музыка после Октября. — М.: Работник просвещения, 1926. С. 126.
6. Цит. по: Нестьев И.  Жизнь Сергея Прокофьева. С. 119-120.
7. Манн Н. —  Польдяева Е. О Прокофьеве можно узнать еще много нового // Музыкальная академия, 2000, № 2. С. 248.
8. Рецензия  Вс. Вишневского «Фильм Иван Грозный», написанная в форме письма. Российский государственный архив литературы и искусства. Ф. 1923, оп. 1, ед. хр. 670. С. 10.
9. Richard Taruskin. On Russian Music. University of California Press, 2009. P. 272.
10. Пропп В. Проблемы комизма и смеха. Насмешливый смех и другие виды смеха.— М.: Искусство, 1976. 181 с.
11. Бретон А. Антология черного юмора [1940]. — М.: Carte Blanche, 1999. 544 с.
12. Сидоров А. Эстетика, трагическое видение, юмор и счастье // Studia culturae:
вып. 4 (26). С.146—155.
13. Там же.