В Пермском театре оперы и балета состоялась последняя премьера сезона — опера Чайковского «Иоланта» в постановке режиссера Марата Гацалова, дирижера Артема Абашева и художника Ксении Перетрухиной.

Вместо обычного костюмного действа в роскошных средневековых антуражах в пермской постановке минимум выразительных средств. Но при этом они исключительно точны. Спектакль решен в черном и белом цветах. Только в сцене страсти главных героев все пространство окрашивается алым. И в финале, в момент прозрения Иоланты, красное солнце на заднике режет глаза контровым светом, разрушая ее иллюзорный мир голубок и роз.

Что вдохновило художника взяться за постановку «Иоланты»? С чем связан ее переход из современного искусства в театр? Почему нынешнее время нельзя назвать временем однозначности? Об этом рассказала театральный художник Ксения Перетрухина, один из самых ярких идеологов театра, возникшего на волне «новой драмы» начала XXI века.

Фото: Андрей Чунтомов

Ксения, какие эмоции подарила премьера «Иоланты»?

Незабываемый момент, когда Василий Ладюк с его «Матильдой» заставил зал кричать «Бис!» На какое-то время действие замерло. Но появилось ощущение: что бы ни произошло дальше — повторение этой арии или продолжение спектакля, — это волшебно! Да и таких оваций, какие были на поклонах, я не слышала в своей жизни никогда. Простое театральное счастье.

А что послужило стимулом браться за эту работу?

С постановками Марата Гацалова связаны одни из самых существенных моих сценографических работ. Было очень приятно, что он меня позвал. И, безусловно, вдохновляло то, что это — опера. Тот мир, из которого я не хочу сейчас никуда уходить. «Иоланта» уже шестая опера для меня как театрального художника.

В операх совершенно другое соотнесение сценографии с остальными элементами спектакля. Если в драме ты работаешь с режиссёрской идеей, то здесь  можешь работать напрямую с музыкой. Условно говоря, драма — это растение, которое мы выращиваем совместно, а опера — конструктор, состоящий из отдельно созданных частей.

Фото: Андрей Чунтомов

Любовь к опере у вас с детства?

Нет. Я не из музыкальной семьи. Правда, папа, очень одаренный инженерно человек, любил слушать классическую музыку. И даже заставлял маму, усаживая её на стул в той точке комнаты, где музыка, по его словам, работает правильно. От папы у меня остались эти пластинки. Иногда ставила их потом — просто от нечего делать. Хотя чем дольше живешь, тем закономернее твоя жизнь собирается в некий пазл. В него входит все, ничего не остаётся за бортом.

В нашей семье огромное место, в прямом и переносном смысле, занимала литература. Две тысячи книг в двухкомнатной хрущевке! На кухне был крошечный раскладной столик: я ем — мама мне читает, потом — наоборот. Остров культуры, который мне достался. Мама читала постоянно. Типичная история советской интеллигенции, где физики — немножко лирики. Мама была геологом с блестящим умом математика. И то, что в школе я хорошо выучила математику, тоже важно, конечно.

Почему?

Это знания, к которым я всегда апеллирую. Они принципиально важны для моего мышления. Кстати, училась я в ближнем Подмосковье, в обычной сельской школе. Но мне повезло на двух необыкновенных учительниц математики.

В Перми вы работаете не впервые: уже оформляли оперу Cantos в Пермском оперном и спектакль «Пермские боги» на «Сцене-Молот».

Еще была «Камилла» — перформанс по биографии Камиллы Клодель, возлюбленной и ученицы Огюста Родена, на Дягилевском фестивале-2018. А первый раз я приезжала в ваш город в 2000 г. с проектом «Пермь-2000», вместе с Андреем Бартеневым. Тогда ещё как художник современного искусства.

Что подтолкнуло вас к переходу из совриска в театр?

На самом деле театр давно был мне интересен. Но в качестве образования я не очень логично выбрала киноведческий факультет ВГИКа. Писала сценарии, снимала кино. Потом занялась современным искусством. А 15 лет назад меня совершенно потрясло то, что делал Михаил Угаров в Театр.doc. Я поняла, что в современной драматургии произошла революция. Благодаря технологии вербатим значительно изменилась актерская школа. Режиссура — в меньшей степени. А вот в художественном плане не изменилось ничего. И мне показалось важным приложить практики современного искусства ко всем этим революционным вещам. Словом, я пришла в театр практически с манифестом.

Фото: Андрей Чунтомов

Его главная идея?

Освободить сценографическое решение от обслуживания текста. Сделать его пространством свободного выражения смысла.

Поэтому в «Иоланте», например, у вас нет белых и красных роз, как обычно, в замке короля Рене, а есть просто розы. И привычного замка тоже нет.

Да. Потому что в идеальном, целостном мире Иоланты смысл предмета равен самому предмету. В нем розы — это розы. Как минималист, я работаю с небольшим набором фактур и приёмов, оттачиваю их. О матрице из роз мечтала давно. И тут наконец свою мечту осуществила. Причем эта декорация для меня в какой-то степени прорывная — имею в виду принцип существования в ней актеров.

К сожалению, немалая часть зрителей любые эксперименты в театре принимает в штыки.

Мое искусство не заходит так глубоко в зону раздражения. Не бьет никого по щекам. Мне важен диалог со зрителями. Важно, чтобы среди них происходил диалог поколений. Делать спектакль для каких-то узких специалистов — такого желания у меня нет.

Хотя несколько лет моей художественной практики прошло в очень острых экспериментах. Были спектакли, где зрителям предлагалась сложная игра. Предлагалась свобода. Те эксперименты были необходимы. Но они оказались настолько разрушительными для меня самой, что я поставила их на паузу.

Фото: Андрей Чунтомов

Многое зависит от того, что понимать под словом «свобода». И не только в искусстве.

Согласна. Сегодня вообще не время однозначначности. Концепция иерархии, где есть единственный верный смысл, меняется на концепцию разнообразия. В ней нет «лучше» и «хуже», а есть разное. Уметь по-другому — не врожденное умение. Это как умение плавать, к примеру. Человек может уметь плавать, но этому нужно учиться. Так же нужно учиться и другим коммуникативным схемам. Я убеждена, что в современном мире мы можем позволить себе гораздо больше автономии, чем предоставляется нам. И это сделает мир лучше.

Что мешает?

Авторитарное прошлое. В России эта ситуация выражена особенно ярко из-за непережитости до сих пор крепостного права. Мы умеем две вещи: подчиняться и отдавать приказы. А больше всего нам необходимо умение разговаривать на равных. Способность к диалогу — это и есть наша автономия. Если мы можем из каких-то конфликтов выходить самостоятельно, то мы не подкачиваем власть, а приобретаем свободу решать что-то сами. И именно искусство — потрясающая платформа для того, чтобы что-то попробовать.

Бывая в Перми неоднократно, вы уже можете назвать здесь самые любимые свои места?

Пермские боги в художественной галерее. В каждый приезд хожу их смотреть, и каждый раз испытываю потрясение. Люблю Каму. И, конечно, ваш оперный театр. Это настоящая жемчужина! Очень мало на свете таких потрясающих пространств с такой великолепной акустикой. А как он расположен на этой площади! Иду от гостиницы к театру, думаю о том, что предстоит сделать. Но вступаю на площадь — и сразу охватывает чувство космического везения. Это какое-то место счастья для меня.

Текст: Вера Шуваева, АиФ-Прикамье.