Ведомости: Дягилевский фестиваль открылся ранним Шостаковичем

Апрель

23

24

25

26

27

28

29

30
Май

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31
Июнь

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30
Июль

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31
Август

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

31
Сентябрь

01

02

03

04

05

06

07

08

09

10

11

12

13

14

15

16

17

18

19

20

21

22

23

24

25

26

27

28

29

30

25.05.2015

Пермь уже привыкла к тому, что в первые теплые дни становится одним из центров мирового искусства. С самого основания важным принципом программирования фестиваля стало соединение разных жанров искусства: он соединяет театральные премьеры, гастроли, вернисажи, инструментальные и симфонические концерты, научные чтения, встречи с творцами и зрительские дискуссии. С каждым разом идей и форм их реализации становится все больше, благодаря чему увеличивается не только круг участников фестиваля, но и зрителей, съезжающихся в город из российских столиц и из-за границы. Несмотря на громкий скандал, связанный с сокращением финансирования проектов Теодора Курентзиса, «Дягилевский» в этом году не стал выглядеть скромнее: все привычные составляющие по-прежнему в программе.

Фигурой, вокруг которой спиралью закручен в этом году фестиваль, стал Дмитрий Шостакович. Композитор, еще в юности признанный одной из ключевых фигур музыкального искусства, казалось, не имел шансов оставить в тени хоть какую-то часть своей работы. Тем не менее 10 лет назад в Музее музыкальной культуры им. Глинки была обнаружена рукопись, в которой распознали пролог к опере, заказанной 26-летнему Шостаковичу Большим театром. Отвечая на волну повального увлечения евгеникой, накрывшую «новых людей» Страны Советов, Алексей Толстой и Александр Старчаков сочинили либретто, в котором эксперимент по соединению обезьяны и человека удался и Оранго (это имя и стало названием оперы) демонстрирует все признаки зрелой личности: умение говорить «э-хе-хе», чихать и играть «Чижика». Но, как это нередко бывает, пока музыкальный театр нашел эту золотую жилу и композитору заказали музыку, ученые, занимавшиеся евгеникой в СССР, уже оказались в лагерях. Постановку в Большом в 1932 г. незаметно свернули.

Гораздо более плодотворной оказалась для Шостаковича в то время другая работа: в 1931 г. он написал эстрадное ревю «Условно убитый» о нарождающемся движении «Осоавиахим» – Обществе содействия обороне, авиационному и химическому строительству. Именно благодаря этой добровольной организации даже балерины взяли в руки винтовки и надели противогазы. Поставленное в Ленинградском мюзик-холле шоу, посвященное этому повальному патриотическому увлечению, выдержало 60 показов. Но от успешной постановки осталась только музыка. И в «Оранго», и в «Условно убитом» она смелая, бурлящая, безоглядная – еще не усовершенствованная одергиваниями передовиц «Правды».

Алексей Мирошниченко, главный балетмейстер Пермского театра, выступивший постановщиком обоих спектаклей, почувствовал эту упоительную свободу композитора. Музыку Шостаковича он объединил с миром театральной художницы Александры Экстер, современницы композитора и одной из «амазонок авангарда», фантазию на темы которой виртуозно создали сценограф Андрей Войтенко и художник по костюмам Татьяна Ногинова. Мирошниченко вспомнил и погубленные опыты советских хореографов Леонида Якобсона и Николая Форрегера с его танцами машин, и эксперименты уже уехавшего на Запад юного Баланчина (привет ему – выписанный на заднике парафраз солнечной колесницы «Аполлона»), парады на Красной площади и спортивные праздники с их акробатическими пирамидами, которые особенно любили на рубеже 1930-х.

Мирошниченко изящно сконструировал микст оперы и балета – хотя ему достались не законченные партитуры, а фрагменты, объединенные не сюжетом, не жанром, а еще не убитым ощущением начала новой жизни, искренней веры в светлое будущее, преобразующей силы искусства, способного выковать человека коммунистической формации. Эта эстетика, уже с середины 1930-х подвергнутая обструкциям, загнанная на периферию, приглушенная и придушенная, удивительным образом оказалась в крови сегодняшних исполнителей. На плакатно-акробатическом параде они выглядят так естественно, будто великий русский авангард не был убит, а мирно существовал все 80 лет, превратившись в бессмертную традицию.

Анна Галайда | Ведомости