Под занавес балетного фестиваля «Мариинский», скупого в этом году на звездные имена и «громкие» спектакли, приехала труппа Пермского театра оперы и балета им. П.И. Чайковского. Их единственное выступление, состоявшееся 5-го апреля на исторической сцене Мариинского театра, стало не только самым зрелищным спектаклем фестиваля, но и настоящим торжеством пермской школы классического танца.
Взыскательной и вместе с тем благодарной петербургской публике, несмотря на ее «репутацию инфернальности», было предложено «наше все» балета — «Лебединое озеро». И здесь не обойтись без уточнения, поскольку репертуар Пермского театра богат не одной, а одновременно двумя разными редакциями этого спектакля (Н. Макаровой и А. Мирошниченко), каждая из которых периодически вывозится на гастроли. В этот раз ставка была сделана на «Лебединое» в редакции главного балетмейстера и художественного руководителя театра Алексея Мирошниченко.
Эта недавняя постановка (ее премьера состоялась немногим больше года назад — в декабре 2015-го) уже успела покорить зрителей многих славных театров и снискать комплементарные отзывы в печати. Хвалить, действительно, есть за что, и, думается, нет нужды подробно описывать запредельно красивые костюмы художника Татьяны Ногиновой (одни ниспадающие «под старину» птичьи тюники, сотканные из облаков лебединого пуха и пышных фатиновых юбок, — произведение костюмерного искусства); сказочные декорации Альоны Пикаловой, уносящие в Средневековье с его полупрозрачными, ажурными башенками и готическими аркадами; художественное, в прямом смысле слова, освещение Алексея Хорошева etc. — все это уже известно. Сказать хотелось бы о том, как пермская балетная труппа, чуждая того, чтобы «пропитываться порфирой», со сцены Мариинского театра ясно и твердо заявила о себе как о труппе перворазрядной.
Будто бы ожививший некоторые фантазийные сцены «La vie seigneuriale» — «Жизни сеньоров», вытканные на изысканных шпалерах XIV-XV веков из парижского музея Клюни, этот спектакль-фантасмагория для артистов стал своего рода экзаменом, который они выдержали с триумфом.
Во множественных танцах жителей и друзей замка Владетельной принцессы, в картинах лебединого озера, в которые Мирошниченко привнес еще большую прихотливость рисунка и поэтичность, задействованы десятки танцовщиц и танцовщиков. Синхронность, с которой знатная молодежь замка, уносимая вихревыми ритмами большого вальса, перестраивались из одного рисунка в другой, граничила с оптической иллюзией. Казалось, танцуют не живые люди, в движениях которых нет-нет да и промелькнут неточности, но их безупречные проекции. Чистые позиции, арабески, аттитюды, sissonnes, быть может, и не такие высокие, какими может похвастать кордебалет столичных театров, но настолько аккуратные и академические, что невольно хочется признать — не в высоте счастье, свидетельствовали об одном: пермский балет в ударе.
Апогеем этой немыслимо слаженной работы артистов, каждый из которых неукоснительно следовал предписаниям репетиторов, а потому и в мыслях не имел заявить о себе каким-нибудь кричащим battement выше положенной высоты, стали, конечно, лебединые сцены. Живописные, окутанные змеистыми клочьями тумана, они — одно из самых завораживающих визуальных воплощений музыки Петра Чайковского. Лебединая стая не танцевала — летала над сценой, кружась и отбрасывая крылатые тени.
Одна из восхитительных находок Мирошниченко как хореографа — выход лебедей в последнем акте, появляющихся из-за кулис белоснежным клином. Как одно существо поводили девушки-птицы своими руками, проплывали в тревожных pas de bourrée, ни единым движением не разрывая пленительной иллюзии, совершенного миража, увы, растаявшего как сон по мановению черного крыла злодея Ротбарта, охотника за человеческими душами. Но таков неумолимый финал, и он, возможно, показался петербургскому зрителю непривычно жестоким, но от этого — не менее прекрасным.