Новая радикальная опера Курляндского может быть охарактеризована как звуковая арт-инсталляция с элементами перформанса

В 1920-е и 1930-е Пермский театр оперы и балета, что на Урале, был известен как экспериментальный театр для советского авангарда. Возвращение к этим корням наблюдается с мировой премьерой оперы Дмитрия Курляндского «Носферату» этим летом. Как и следовало ожидать от этого решительно радикального композитора — это опера не в классическом виде. «Носферату» может быть охарактеризована как звуковая арт-инсталляция с элементами перформанса, в котором соединяются вокал, оркестр, ритуальный театр, визуальный ряд и танец.

Русско-греческое сотрудничество созревало девять лет. Пермский яркий молодой художественный руководитель и дирижер Теодор Курентзис сначала обратился к Курляндскому и либреттисту Димитрису Яламасу. Тот, в свою очередь, привлек специалиста по греческой трагедии Теодороса Терзопулоса — в качестве режиссера и хореографа. Декорации появились благодаря давнему соавтору Терзопулоса, художнику arte povera, Яннису Кунеллису.

Интерпретация Терзопулосом ритуальной греческой драмы хорошо отвечает заданной теме: Носферату вовсе не тот вампир, на создание которого мог бы вдохновить немой шедевр Фридриха Мурнау. Ответ кроется в этимологии имени героя — греческого слова, означающего «человек, несущий болезнь». Для Курляндского это «обычный человек», и его тема — наша устремленность к развращению и разрушению мира, в котором мы живем.

В спектакле Носферату соединен с Аидом, богом подземного мира, а рассказчик следит за похищением Персефоны, в то время, когда она собирает цветы и спускается в царство мертвых, где она постепенно лишается всех органов чувств.

Курляндский сказал, что он старался забыть всё, что он знает о музыке. Его чрезвычайно своеобразный звуковой ряд заставляет задаться вопросом: является ли то, что мы слышим, внешними звуками или звуками, рожденными внутри нашего тела. Он обратился к неординарному оркестру и хору musicAeterna. Музыканты скрипичной группы водили смычками по обратной стороне инструментов; для скрежещущих резких звуков использовались линейки, а ролик, которым водили вверх и вниз по вытянутой руке, издавал поскрипывающий шум. Хор создавал оркестрованные звуки дыхания разного калибра — вдохи, пыхтение, рыки, гортанные звуки, хрипы и глотания.

Естественно, что занавес поднимается на фоне разинутого рта Носферату — Тасоса Димаса. Он стоит перед первым задником Кунеллиса — подвешенными пустыми деревянными гробами, возможно, означающих границу между этим и подземным миром, и воспроизводит предсмертные звуки. Дыхание постепенно переходит в буквы, затем буквы — в слова, слова — в предложения. Мы наблюдаем символическую потерю невинности, воплощенную в балерине со связанными запястьями, стремящейся освободиться. Лишения и насилие начинаются — кляпы, повязки на глазах, ритуальные кинжалы. Второй задник Кунеллиса, наиболее выразительный, состоит из этих ритуальных ножей, подвешенных рядами и зловеще сверкающих.

Его третий задник наиболее живой, представляющий книги в ярких обложках и подвешенных на веревках, словно бусины в ожерелье. Но беспощадная реальность возвращается, когда одна из Грай начинает радостно вырывать страницы из книги на авансцене. Этот мир видит конец учения и знания. Это темное и ужасное место, опустошенное разрухой, развращенностью и бесчинством толпы. Немного странно, что на спектакль допускаются только те, кто старше 18 лет.

В партии одной из Грай вокальное великолепие Натальи Пшеничниковой и есть тот ключ к мощной, но хрупкой музыкальной атмосфере этого 120-минутного произведения, которое, хоть и являясь захватывающим, время от времени утрачивает динамику. Русская актриса Алла Демидова властно играет Корифея, предводителя хора, даже когда просто интонирует ингредиенты зелья на латыни.

Кунеллис отказался от четвертого задника — аптекарских стеклянных бутылок, — так как их могли изготовить только из пластика. Вместо него можно было видеть задник из сшитых вместе пальто — любимый мотив художника. Беспорядочно перевернутые пальто напоминали компьютерную игру Limbo, но с картины эпохи Возрождения. А это и есть в каком-то смысле Limbo: ужас мира в том, что этот несчастный Носферату и его Персефона (потрясающая София Хилл), которая возвращается в Аид каждые полгода, неся монету платы лодочнику во рту, не могут умереть и покинуть это страшное место их собственного выбора.

Возможно, заключающие и самые жизнеутверждающие слова остаются за Кунеллисом: «Мы живем в состоянии войны против гуманизма», — говорит он. — «Я остаюсь ему верен».

Постановка «Носферату » осуществлена совместно с московским Stella Art Foundation и будет показана снова весной следующего сезона.   

Сьюзан Мур | The Financial Times