Когда в Версале при Людовике XIV расцветала узорчатая опера, в Коломенском при дворе Алексея Михайловича театр только делал первые шаги. И был он значительно скромнее, чем знаменитые крестные ходы того времени. В год мировой премьеры «Фаэтона» Жана-Батиста Люлли — 1683-й — будущий Петр Великий еще делил условный трон с больным братцем; никакой трансляции европейских театральных идей не было; до времени, когда Россия впишется в мировой театральный процесс, оставалось еще полтораста лет.
Быть может, именно поэтому — из-за привычно малого знакомства с великими барочными образцами — эти оперы так редко ставятся в нашей стране. Пермский театр оперы и балета сделал практически невозможное — не просто выпустил премьеру совместно с театральным департаментом Версальского дворца, но и получил «право первой ночи»: во Франции этот спектакль будет показан только через полтора месяца. Состав артистов на премьере: две трети французов, треть наших. Далее пермяки планируют подготовить полностью «свой» состав.
В сюжете старинной оперы Люлли действуют боги, полубоги, герои, цари и принцессы — в основе либретто Филиппа Кино лежат эпизоды «Метаморфоз» Овидия, но мотивы всех действующих лиц понятны и простым смертным. Главный герой — Фаэтон (Матиас Видаль), сын бога Солнца Гелиоса — вроде бы любит одну девушку, но собирается жениться на другой, поскольку та — дочь царя, подумывающего о том, что со здоровьем уже проблемы, и скоро надо будет оставить трон преемнику. Царская дочь (Виктуар Бюнель) этому вовсе не рада — она любит другого героя (его папа — сам Юпитер; кажется, все местные женщины имели отношения с богами), но готова покориться воле отца.
Разозлившийся на соперника сын Юпитера (Лисандро Абади) достает Фаэтона — мол, меня-то отец признал, а кто на самом деле твой папа — неизвестно, и Фаэтон просит у отца огненную колесницу, чтобы все удостоверились в их родстве. Родитель, давший неосторожную клятву помогать ребенку, колесницу дает, юный мажор с ней не справляется, и вся Земля чуть не погибает от чрезмерно приблизившегося Солнца. В финале перед нами погибший главный герой, спасенная планета и счастливый сын Юпитера с царской дочкой.
Все это можно было запросто перенести в современные офисные интерьеры — и получился бы один из множества стандартных современных спектаклей, где боги ходят в костюмах и галстуках. (Среди тьмы таких постановок есть выдающиеся, вроде спектаклей Дмитрия Чернякова, но большинство — рутинны.) Постановщики «Фаэтона» придумали более искусный ход: они заставили артистов петь и двигаться так, как это было принято в XVII веке, а костюмы сотворили, смешав множество эпох и придерживаясь только одного правила: эффектности.
Вот чтобы зритель ахнул. Пусть изумленно, пусть насмешливо, пусть возмущенно. Морской бог Протей (Виктор Шаповалов), предсказывающий смерть Фаэтона, — в увешанном орденами военном мундире и в водорослях одновременно: создатели спектакля говорят, что он капитан погибшего корабля или подводной лодки. На высокородных девицах — платья, которым позавидовала бы любая кинозвезда; на Фаэтоне сверху ментик, снизу квазиисторическая юбочка. Жесты выдержаны в традиции барокко, то есть герой указывает на что-то, а лишь затем об этом говорит; сначала кажется, что ты смотришь фильм, в котором неправильно совмещены изображение и звуковая дорожка. Но, оставаясь строго в традиции этой весьма условной пластики и завораживая слух ангельскими голосами, актеры разыгрывают отчаянную человеческую драму так, что зал начинает сопереживать героям как родным.
Закомплексованному честолюбцу Фаэтону, готовому умереть, лишь бы все увидели — да, он сын бога, его признали, ему дали золотую колесницу, завидуйте все. Его отцу Солнцу, который не может отказаться от данного слова и мысленно прощается с сыном, понимая, что тот погибнет. Той девице, которую бросили (и она еще не знает, что ради ее лучшей подруги). Той девице, которую выбрали (а ей это совсем не нужно). Матери героя, что подталкивала его к свершениям, а потом услышала пророчество и пытается сына остановить. Протею, из которого пророчество вытрясают физической силой. Режиссер Бенжамен Лазар, безусловно работая с «театром представления», а не с «театром переживания», на самом деле показывает, как все это близко — если театр хорош и если хороши актеры.
Оркестр в этот вечер вел Венсан Дюместр — мировая знаменитость, худрук ансамбля Le Poeme Harmonique, специализирующегося на барочной музыке. Это тоже редкость — очень немногие худруки театров (если они сами творцы) решаются пригласить на постановку равных себе музыкантов; в театральных обычаях звать кого-то чуть-чуть послабее, чтобы публика в родном городе не забывала, кто тут главная звезда. У Теодора Курентзиса нет подобных комплексов, он в себе уверен — и вот вам, пожалуйста, сам Дюместр в пермской оркестровой яме. Состав оркестра на спектакле таков, каким он был в XVII веке при Короле-Солнце. У Люлли оркестр назывался «24 скрипки короля», и здесь, в Перми, звучит то же торжество струнных и галантный голос клавесина. Звук легкий и очень ясный, летучий, парящий.
Режиссеру иногда кажется, что он недостаточно объяснил зрителю какую-то мысль — и тогда в момент дворцовых торжеств он пускает на задник кинохронику военных и спортивных парадов ХХ века. Без нее вполне можно было обойтись — да, все и так поняли, что подобные истории случаются во все времена, какие бы имена и титулы ни носили боги. Но вот когда в момент катастрофы с колесницей на заднике встает атомный гриб — это не кажется ни преувеличением, ни слишком избитым ходом. Мальчишка заигрался, может погибнуть все живое — и его останавливает не гнев Юпитера, как в старинном сюжете, а деловитый выстрел из пистолета. Постановщики показывают себя оптимистами: всегда найдется кто-то, кто исправит ситуацию. На него и надо надеяться.
Анна Гордеева