---

Фото: Андрей Чунтомов

---

Казалось бы, эпоха, когда имя дирижера по праву занимало первую строчку в списке постановщиков оперы, осталась где-то в прошлом, когда Караян был жив, а Темирканов бодр. Дирижера могут в рецензии не упомянуть вообще: оперный жанр — вотчина режиссера. Валерий Гергиев в этой ситуации ставит спектакли с теми, чья постановка гарантированно не затмит работу оркестра; Теодор Курентзис порой находит равных по силе партнеров — а порой нет, и тогда весь спрос идет с него. Но Курентзис покинул пермский театр в 2019 году. И уже после него в Перми снова появился спектакль, применительно к которому говорить хочется в первую очередь о дирижерской трактовке.

Анемичный посткурентзисовско-пандемийный сезон-2019/2020 Пермь компенсировала чередой амбициозных режиссерских экспериментов сезона нынешнего («Дон Жуан» Марата Гацалова, «Любовь к трем апельсинам» Филиппа Григорьяна, «Кармен» Константина Богомолова). «Иоланта» на их фоне выглядит необязательным довеском, вброшенным напоследок в и без того набитый урожаем кузов (она не была заявлена в планах на сезон, и разговоры о ней пошли только с марта). Зато звучит она полноценно и бескомпромиссно.

---

Фото: Андрей Чунтомов

---

Сценическое действие лаконично, условно и стерильно: режиссерская опера в усредненном варианте. В черном кабинете скупо, словно экономя иссякающие к концу сезона силы, двигаются на дистанции друг от друга одетые в белое люди (художник-постановщик — Ксения Перетрухина, художник по костюмам — Леша Лобанов). Иногда на них свешиваются с колосников, как сезонные украшения с потолка торговых центров, фигурки голубей, столбы из лампочек, объемные неоновые буквы или нанизанные на леску вниз головой розы. Увы, для сцены, не понаслышке знакомой с напряженной статикой Роберта Уилсона и поэтично-взрывной условностью Ромео Кастеллуччи, минималистичное решение должно быть проработано очень тщательно. Гацалов же дотошно (хоть и неоригинально) отстраивает самое начало (как Иоланта расположена относительно своих подруг, как эти подруги одна за другой вычленяются из общей группы), а потом бросает сценический текст на произвол судьбы. Такое ощущение, что задачи артистам ставились пунктирно, в рамках генерального стремления произвести как можно меньше энтропии. Опасное приближение к формату «стой и пой» в том его унылом изводе, который с режиссерской оперой не ассоциируется.

---

Фото: Андрей Чунтомов

---

Линейная история о мучительной инициации у Гацалова оказывается бегом по кругу. Свет, узренный Иолантой, — в спектакле его воплощает оранжевый прожектор, бьющий в зал с такой силой, что каждый зритель рискует оказаться пациентом мавританского врача (спасибо художнику по свету Илье Пашнину), — на наших глазах переходит в затмение. А над сценой зависают в угрожающем парении те же голуби, больше похожие на коршунов, что висели в самом начале в сотканном из лжи мирке Иоланты.

Что ж, прозрение тождественно слепоте, а каждый человек одиноко блуждает в темноте, видит в ней что-то свое, и выход искать бессмысленно. Для пущего обособления бедных заблужденцев хор убран за кулисы и выходит на сцену только в самом финале. Дмитрия Чернякова или скованного пандемийными ограничениями Барри Коски смешно было бы упрекнуть в том, что они такими приемами расписываются в неумении работать с хором, а вот драматический режиссер Гацалов ставит себя в очень шаткое положение: в «Дон Жуане» он уже применил чит, убрав вообще всех людей со сцены; два раза подряд — неспортивно. А в условиях, когда для западных театров прореживание людей на сцене является единственным решением, чтобы спектакль состоялся, это еще и выглядит слепой (каламбур намеренный) погоней за модой.

---

Фото: Андрей Чунтомов

---

И вот, пока смотреть на сцену в лучшем случае скучно, в худшем — неловко, яма дышит живой и деятельной жизнью. Пылкая и многособытийная партитура Чайковского, для которой выстроенные на сцене пространство и действие слишком бледны, звучит в трактовке Артема Абашева как балет. Начиная с увертюры, где Абашев играет отчетливое танго, вся музыка звучит упруго и дансантно, всюду акцентирован ритм. И нет, это не потому, что «Чайковский — балетный композитор», и не потому, что «Иоланта» впервые поставлена была в паре со «Щелкунчиком». Энергия этой интерпретации делает спектакль выпуклым, насыщает его событиями и контрастами. Четкий ритм не оставляет места и времени на проявление человечности, поэтому песни подруг Иоланты бегут лицемерной скороговоркой, а славословия свету становятся оболванивающим маршем, под который нужно шагать, не раздумывая. Ритмичность уступает место рубатности и полету только в арии Роберта, и комически решенную сцену (на герое дурацкая шуба, а неоновые «Вернись назад», «Исполненный боязни» и так далее складываются в воздухе в бессмысленные фразы, словно передавая привет словесным играм Богомолова) заполняет свобода, которая в этот момент нужнее страсти. А обреченно-страшный финал наконец объединяет сцену и яму. Вот только к этому моменту музыка уже утвердила себя как альтернативная, а не дополненная реальность спектакля.

---

Фото: Андрей Чунтомов

---

Плюс отсутствия изощренных режиссерских задач очевиден: певцам проще петь. Работы Элоны Коржевич (исполняла Иоланту 26 июня), Сергея Кузьмина (Водемон), Гарри Агаджаняна (Рене), Константина Сучкова (Роберт) могли бы пристыдить солистов Большого театра, где в те же дни проходили премьерные показы оперы Чайковского «Мазепа».

Перед нами сезон сплошных обращений к неочевидным произведениям Петра Ильича: то «Опричник» в Михайловском театре, то «Орлеанская дева» в Мариинском — а ведь Чайковский даже не празднует никаких особенно круглых дат. Впрочем, «Иоланта» в Перми демонстрирует и другой, сугубо местный, тренд. Намеренно или нет, но Гацалов и Абашев уже второй раз берутся за название, работа над которым была важной вехой в карьере Курентзиса: тот ставил «Дон Жуана» с Черняковым, а «Иоланту» с Питером Селларсом.

---

Фото: Андрей Чунтомов

---

И если амбиция Абашева понятна, а в случае с «Иолантой» и оправданна, то Гацалов играет в чужую игру и пока сильно проигрывает.

Текст: Кей Бабурина, Colta.ru