Камерный оркестр Пермской оперы под управлением Артема Абашева в своих программах нередко обращается к современной музыке. Так и на концерте, который прошел 24 октября, звучали сочинения Софии Губайдулиной — одного из самых выдающихся русских композиторов нашего времени. Об уникальной музыке Губайдулиной, тонкости восприятия и исполнения читайте в интервью Артема Абашева.
Фото: Андрей Чунтомов
Ваше обращение к музыке Софии Губайдулиной — продолжение вектора, заданного исполнением «Вариаций» Цендера—Бетховена, или же это ваша давняя мечта?
Поначалу, если помните, с Камерным оркестром Пермской оперы мы сыграли более классические вещи. Ту же «Пульчинеллу» Стравинского или «Просветленную ночь» Шёнберга… Эти сочинения предназначены для струнного оркестра. Однако «камерный оркестр» — понятие более широкое, и наши программы могут видоизменяться. «Вариации» Цендера стали в некотором смысле вызовом для нашего коллектива в том, насколько участники оркестра и слушатели открыты современной музыке.
В случае с Губайдулиной, на мой взгляд, не совсем верно рассматривать ее в ключе современной музыки. Она давно воспринимается как классика, вошла в историю. Оркестру полезно исполнять разную музыку, это дает понимание, как она развивается, куда стремится. И мне кажется, хорошо, что эта программа так удачно встроилась в репертуар юбилейного сезона. И, конечно, этот концерт — наш подарок ко дню рождения Софии Асгатовны.
Говоря о стиле Губайдулиной, вы можете выделить какие-то черты ее творчества?
Пожалуй, особая колористичность. Губайдулина — это те краски, которых в обычной жизни не хватает. Их просто не найти там. Плюс тонкий психологизм.
Тонкий психологизм как принадлежность духовной музыке? Не в плане религиозной тематики, а по ощущениям.
Скорее, это какие-то поиски композитора, которые особенно ощущаешь, когда наступает тишина или паузы. Это сродни тому, что делает, допустим, Арво Пярт. Религиозность у Губайдулиной есть, но какая это религиозность? Для нее это свой мир. Мир своих звуков. Мир, в котором она, как ребенок, живет в утробе. Она ищет, достает звуки. И часто складывается ощущение, что эти звуки из подсознания, а не из реального мира. Из реального мира у нее звуков практически нет. Все ее звуки не существуют… И мы с музыкантами на репетициях пытаемся их нащупать, отыскать.
Фото: Андрей Чунтомов
Вернемся к колористичности. Как мне кажется, у Губайдулиной путешествие — музыкальное, оно само по себе является поиском некого спектра, некого тона, звука — и это процесс. Мы нашли новый звук — снова процесс — снова звук. В этом смысле слушателю лучше знать заранее, как это устроено?
Не думаю, что в данном случае нужно знать, как это устроено. Куда интереснее, когда ты чего-то не знаешь и вдруг сталкиваешься с совершенно чем-то неизведанным. И мы хотим с музыкантами сделать это открытие органичным и естественным, чтобы публика понимала: не только этот мир существует, но и тот, который сопровождает тебя каждый день, просто ты этого не замечаешь. Наша концертная программа дает уникальную возможность побыть в этом мире, остановиться во времени. Пожалуй, только более ранний Квинтет выбивается из этого контекста.
Что есть мир Губайдулиной, о котором вы говорите? О чем он? Что в нем что?
У Губайдулиной смешивание всего со всем, проникание всего во всё. Это женская логика, в конце концов, где всё связано со всем. Ничего не разделимо абсолютно. Каждая нота — с каждой нотой и каждая фраза — с каждой фразой.
К этой программе я подхожу не как человек с набором знаний, я словно отключаю сознание. Мне здесь важнее не разложить всё по полочкам, а отдаться эмоциям, переживаниям, заглянуть внутрь себя. Я не знаю, что конкретное имеет в виду композитор, но могу это почувствовать. Для меня это загадка, и я пытаюсь ее разгадать… подобрать краски, цвет и интонацию… несуществующую.
Любопытно. С одной стороны, вы говорите про что-то над нами, что мы рядом чувствуем, но не замечаем, а с другой — про глубину проникновения человека в себя. Видимо, вот в этой арке между нашей повседневностью у каждого из слушателей и будет свой поиск.
Конечно.
И у каждого музыканта в ансамбле?
Абсолютно. У музыканта должна быть свобода. Я всего лишь даю какие-то намеки. На первой нашей репетиции я сказал: «Ребята, „реальными“ звуками, то есть привычными, ремесленными, здесь не обойтись, их нужно забыть и научиться играть на инструменте заново».
Насколько трудоемким будет этот процесс поисков нового для оркестра и публики?
Музыка Губайдулиной — это очень серьезный интеллектуальный труд для исполнителей. Но ее восприятие, на мой взгляд, наоборот, должно быть исключительно на эмоциональном уровне.
Данная программа не вызов, а концерт-исследование. Наша задача помочь оказаться слушателю в мире поиска звука и сделать это путешествие естественным. Чтобы у нас всех вместе получилось найти то, чего не существует.
Бывает, однако, музыка, которая сопротивляется тому, чтобы получилось — а бывает, которая помогает. Эта помогает?
Мне помогает любая. Я сопротивления жесткого не встречал. Пожалуй, только то, что я не люблю или сделано неталантливо. Но это очень редко. Я не могу исполнять музыку, которую не люблю.
Интервью: Андрей Платонов