Пермская опера открыла Дягилевский фестиваль премьерой "Травиаты" Джузеппе Верди в постановке тандема выдающегося американского режиссера Роберта Уилсона и дирижера Теодора Курентзиса. 

Этот проект заочно выглядел утопией сразу по нескольким причинам. Для любого театра появление в репертуаре спектакля, сочиненного Робертом Уилсоном,— знак перехода в высшую лигу. Технически изощренные постановки выдающегося американского режиссера требуют идеальной настройки и безукоризненной работы всего театрального организма — до сих пор наличием в афише продукции Made by Wilson могли похвастаться только две российские компании, Большой и Театр наций. Но одно дело — крупные столичные стационары с их финансовыми и административными ресурсами, и совсем другое — оперный дом областного подчинения. Впрочем, постановка "Травиаты" бросала вызов не только Пермской опере в целом, но и лично ее худруку, победы которого в последние годы осуществлялись на достаточно экзотическом для отечественного контекста репертуарном поле — Моцарт, барокко, современная музыка. Не то чтобы после грандиозных трактовок "Аиды" и "Макбета" у Теодора Курентзиса в России появились сильные конкуренты по части интерпретации вердиевских партитур — но в данном конкретном случае речь шла все-таки о самом заезженном оперном названии всех времен: заставить его зазвучать по-новому казалось невыполнимой задачей даже для пермского визионера и его подопечных.

Мало кто мог предположить, что пермская "Травиата" окажется в итоге самым впечатляющим и бесспорным триумфом отечественного музыкального театра со времен легендарного уже "Евгения Онегина" Дмитрия Чернякова — и одновременно этапным спектаклем в сценической истории оперы. Спектаклем, в котором нет, конечно, ни атласных диванов, ни роскошных меховых боа, ни томных взглядов из-под муаровых вуалей, ни любых других обязательных атрибутов традиционалистских прочтений "Травиаты" — как нет и попытки радикального режиссерского переосмысления. Посмотрев на затертую до дыр партитуру глазами инопланетянина, Уилсон переводит ее на фирменное поэтическое эсперанто жестко-формального театрального языка, освобождая музыку от оков нарратива, психологизма и жизненных соответствий и конденсируя вердиевскую чувственность. Вырвавшейся из духоты парижского полусвета и преодолевшей силу земного притяжения "Травиате" вольготно дышится на морозной свежести уилсоновских эмпирей. В фокусе — история одиночества не столько людей, сколько антропоморфных небесных тел, на протяжении всего спектакля тщетно пытающихся установить тактильный контакт друг с другом. Чистые линии зависающих над подмостками кристаллов в первом акте одновременно напоминают и о дизайне баланчинских "Драгоценностей", и о следах, остающихся на небе от сгорающих метеоров. Постепенно сцена ощетинивается тревожным ломаным рисунком, в световой партитуре безмятежная лазурь уступает место всполохам не сулящего ничего хорошего красного и мертвенной ровности мерцания неоновых трубок. Пластический образ — прозрачный, хрупкий и острый, ключевые темы — скоротечность жизни и непрочность бытия: в момент смерти заглавной героини ее тело словно бы ломается пополам.

Вытравив из "Травиаты" все человеческое, слишком человеческое, режиссура позволила сдетонировать вердиевскому заряду с неожиданной трагической силой: пермская постановка выглядит редчайшим по нынешним временам примером идеального союза музыки и театра, и трудно сказать, кто тут кому помогает больше — режиссер дирижеру или наоборот. Оркестр Теодора Курентзиса и хор Виталия Полонского — это волна, сценический текст Роберта Уилсона — волнорез. Чем выше он достраивает волнорез, тем выше становится волна, тем мощнее ее напор. "Травиата" Курентзиса звучит так напряженно, будто в оркестровую яму ударила молния — музыкальная ткань наэлектризована до предела. От суховато-графичных, гротескно-механистичных монтажей первого акта Курентзис переходит к широкому, эпическому дыханию сквозной симфонической драматургии второго действия и немыслимой тонкой для романтического репертуара выделке изощренной интонационной палитры финального акта. Пермский спектакль заставляет забыть о том, что "Травиата", в отличие от других опусов Верди, никогда — исключая, может быть, лишь подтверждающий правило случай Карлоса Кляйбера — не была "дирижерской оперой". В тщательно выверенном кастинге — чего стоит только эталонный дуэт отца и сына Жермонов, Айрама Эрнандеса и Димитриса Тилякоса — абсолютное лидерство остается за Надеждой Павловой, новой дивой российского оперного театра, проводящей заглавную партию с точностью и истовостью большой трагической актрисы, испепеляющего себя без остатка священного чудовища сцены. Следующая серия премьерных показов запланирована на ноябрь, а уже 16 августа видеоверсия постановки выйдет на экраны российских кинотеатров.

Дмитрий Ренанский | КоммерсантЪ