На всероссийском театральном фестивале безоговорочно лидирует Пермь. По крайней мере количественно: урожайный прошлый сезон заставил Пермский театр оперы и балета везти в Москву четыре спектакля — две оперы и две балетные программы. ТАТЬЯНА КУЗНЕЦОВА отсмотрела в Новой опере четыре конкурсных и один внеконкурсный балет и посочувствовала своему фавориту — "Свадебке" в постановке Иржи Килиана.

"Свадебку", сочиненную чешским гением в 1982 году и перенесенную в Пермь в июне 2012-го, показывали вместе с постановкой, в конкурсе не участвующей,— балетом "Геревень", написанным композитором Николаевым по заказу пермского театра на тот же состав музыкантов (перкуссия, четыре рояля, оперные солисты и хор), что и у Стравинского в "Свадебке". Эта мировая премьера, грянувшая осенью прошедшего года, стала пермско-киевской копродукцией: "Геревень" поставил хореограф Раду Поклитару, а исполнили артисты его труппы "Киев модерн-балет": пермяки, в то время погрузившиеся в изучение Форсайта, физиологичный язык киевского автора освоить не успели.

Контраст между нарочитой вульгарностью постановки Поклитару в истовом исполнении киевлян и интеллигентной сдержанностью пермской труппы, озабоченной прежде всего тем, чтобы донести сложнейший текст Килиана с наибольшей точностью, был вопиющим. И, к немалому удивлению корреспондента "Ъ", сработал скорее в пользу "Геревеня": возбуждение публики от яркой музыки Николаева, впервые прозвучавшей в Москве, помноженное на животную энергию, извергаемую киевскими артистами, перевесило эстетическое наслаждение, доставленное "маленькой сумасшедшей свадьбой", как определил жанр своего балета сам Килиан. По чести, "сумасшедшинки" в честном и чистом исполнении пермяков как раз и не хватило: весь темперамент и чувственные страсти "Свадебки" стекли в оркестровую яму, где Теодор Курентзис со своими музыкантами устроил отдельный праздник невероятного эмоционального накала.

Вторая номинированная программа, "В сторону Дягилева", объединяла два балета Баланчина — "Monumentum pro Gesualdo" (1960) на музыку Стравинского и "Kammermuzik N2" (1978) на музыку Хиндемита — с "Шутом" Прокофьева, поставленным худруком пермской труппы Алексеем Мирошниченко. Эта программа тоже работала на контрастах. Стерильный минимализм "Monumentum pro Gesualdo", в котором семь пар перемежали реверансы большими академическими позами с ритуальной чопорностью старинной сарабанды, должен был оттенить моторный драйв "Kammermuzik N2" с его виртуозными сольными партиями и плетением ломаных линий мужского кордебалета. Церемонная монументальность восьмиминутного "Monumentum" пермякам вполне удалась (правда, не была оценена зрителями, не ожидавшими столь строгого вступления), а вот в "Kammermuzik N2" шуточки и приколы позднего Баланчина до публики не дошли по вине самих артистов, слишком серьезных и слишком почтительных к наследию Мистера Би. Между тем танцевали все качественно, особенно обе солистки — Наталья Домрачева и Ксения Барбашева. В стремительных кодах баланчинские комбинации струились каскадом остроумия и технических сложностей, и обе балерины проделывали их с легкостью. Но одновременно с таким суровым педантизмом, что оценить танцевальное мастерство солисток могли лишь специалисты.

Венчал обширную пермскую программу "Шут". В 1921 году труппа Дягилева показала премьеру этого балета, сочиненного композитором (Прокофьев лично написал подробнейшее либретто) и художником (Михаил Ларионов выступил в качестве постановщика, взяв в подручные танцовщика Славинского). Без настоящего хореографа, балет, понятное дело, успеха не имел, и роскошнейшие декорации и музыка оказались забыты на 90 лет, пока Алексей Мирошниченко и пермский театр не отважился возродить знаменитого неудачника дягилевской антрепризы. Лучшее в балете — восстановленные ларионовские декорации: шесть полных перемен картин, феноменальных по богатству красок и фантазии. Художница Татьяна Ногинова придумала костюмы, вполне соответствующие футуристическому лубку сценографии (в оригинальных ларионовских, непомерно объемных и тяжелых, танцевать было бы невозможно).

Но вот хореография Алексея Мирошниченко оказалась слишком "культурной" и дробной для размашистого скоморошьего действа. Постмодернистские шутки (вроде романтических a la принц Зигфрид переживаний Купца, оплакивающего гибель Козлухи, или безмятежных дуэтиков Шута с Шутихой, цитирующих классический "Праздник цветов в Дженцано" и кордебалетные подтанцовки из "Спящей красавицы") — здесь не читаются. А технические сложности (вроде серьезной порции антраша у семерых шутов или обильных виртуозностей титульной партии) выглядят гораздо менее ценными, чем простая пантомимная сценка, в которой переодетый девицей Шут сидит за прялкой, ежась от похотливых взглядов семерых собратьев. В целом балет похож на смачный простонародный анекдот, многословно пересказанный образованной пожилой дамой, избегающей матерных выражений. Хотя и такой жанр может найти своих почитателей, в том числе и среди судей "Золотой маски". 

Татьяна Кузнецова | Коммерсант