Камерный оркестр Пермской оперы 23 марта выступит с концертом в Органном зале Пермской филармонии. Музыканты под руководством дирижера Артема Абашева исполнят Две пьесы для струнного октета и Камерную симфонию для струнного оркестра Дмитрия Шостаковича и струнный секстет «Воспоминание о Флоренции» Петра Чайковского.
В преддверии этого события мы поговорили с одним из участников коллектива, контрабасистом Дилявером Менаметовым о том, как сейчас развивается Симфонический оркестр театра, чем ценна для него работа в камерном коллективе, как он воспринимает критику и сложно ли ему было начинать заниматься музыкой в 23 года.
Фото Гюнай Мусаевой
В феврале публике был презентован Камерный оркестр Пермской оперы. Первый концерт получил много восторженных отзывов зрителей и хорошие рецензии критиков. Сейчас вы уже работаете над следующими программами. Какие у вас ожидания от работы в новом коллективе?
Многих участников Камерного оркестра Пермской оперы я знаю уже лет двадцать — мы учились вместе в Новосибирской консерватории. Поэтому для меня принципиально чего-то нового в составе коллектива нет. Важно, что работать в нем пригласили сильных музыкантов из других городов.
А ожидания от предстоящей работы, конечно, есть: хочется развиваться, чтобы были интересные концерты, записи, чтобы коллектив состоялся как творческая единица. Я в этом сильно заинтересован. Мне очень нравится идея создания камерного оркестра, я считаю, что, помимо репертуарных спектаклей, музыканту для развития обязательно нужно играть камерные произведения, поскольку индивидуальная ответственность в таком оркестре выше и его участники должны больше прислушиваться друг к другу и взаимодействовать.
Программа презентации нового коллектива 16 февраля была очень интересной. «Пульчинеллу» Стравинского я раньше исполнял, она шла в репертуаре Новосибирского театра. А вот Концерт для гобоя с оркестром Рихарда Штрауса и «Просветленную ночь» Шёнберга я играл впервые.
Вообще за последние полгода я в театре сыграл очень много нового, и это мне нравится, потому что, когда знакомишься с произведением, всегда открываешь для себя новый мир. Это как путешествие.
Вы начали заниматься музыкой довольно поздно, в 23 года. А до этого учились на мехмате в Томском университете. Как в вашей жизни случились такие перемены, что вы бросили вуз и пошли учиться игре на контрабасе?
У меня всегда была страсть к музыке, но мама, дирижер-хоровик, постоянно отговаривала от учебы на профессионального музыканта. Она повторяла: «Это не профессия, а хобби».
Когда я переехал из Таджикистана, где родился, в Томск, чтобы поступить в местный университет, я оторвался от семьи, и через три года интерес к музыке взял свое: я решил пойти в музыкальное училище. За плечами у меня была только музыкальная школа по классу ударных инструментов.
В Томске у нас с друзьями была своя рок-группа, где я играл на бас-гитаре и пел. Фронтмен Jethro Tull Иэн Андерсонбыл моим кумиром: я хотел, как и он, играть на флейте. Но в училище мне сказали: «Ты уже слишком старый для флейты. Можем предложить тебе контрабас». Я решил попробовать.
Не окончив училище, я поступил в Новосибирскую консерваторию и параллельно с учебой начал работать в оркестре оперного театра.
Любовь к игре на контрабасе пришла быстро?
Да, еще в Томске. Я много времени уделял занятиям, чтобы наверстать упущенное время. Тогда же я впервые сходил на симфонический концерт. Мне это жутко понравилось, и у меня появилась мечта играть в симфоническом оркестре. Музыканты в нем мне тогда казались полубогами.
Вы не чувствовали барьера из-за того, что поздно начали учиться? Сложно было вливаться в новую профессиональную среду?
Я считаю, хорошо, когда рядом есть кто-то, кто лучше тебя. Ты тянешься к нему, стремишься перенять опыт. Барьера я не чувствовал, наверное, потому что никогда не планировал далеко. Всегда ставил очень близкие задачи и вкладывался в их реализацию: поступить в училище, выучить программу за месяц и т. д. А на то, что может быть дальше, не обращал внимания. Такой у меня характер.
Вы упорны в достижении целей?
В тех вещах, которые меня увлекают, да. Поступив в училище, я начал очень много заниматься, по 6−8 часов в день. Тогда у меня выработался принцип «Развивайся или умри». Я считаю, что критика всегда подталкивает к личному росту, а ее отсутствие ведет к деградации.
А самокритика полезна?
Она важна в первую очередь. Нет такой точки, в которой ты говоришь себе: «Я самый лучший» — это все равно что поставить на себе крест. Удовлетворение от сыгранного концерта или спектакля, конечно, случается, но оно всегда временно: ты получил его и сразу идешь дальше, анализируешь, что прошло хорошо, где ты недоработал, и в следующий раз играешь уже по-другому.
Фото Гюнай Мусаевой
На чью критику вы ориентируетесь прежде всего?
Я прислушиваюсь к близким людям. В первую очередь к маме. Мы много общаемся, я присылаю ей свои записи. Прислушиваюсь к коллегам в нашем оркестре. Я воспринимаю критику только от равных: если человек не имеет отношения к моей деятельности, его замечания для меня — пустой звук.
А мнение музыкальных критиков для вас имеет значение?
Я считаю, критики не могут дать объективной оценки. Они видят лишь вершину айсберга, воспринимают продукт искусства уже готовым. При этом на них влияет много факторов: они зарабатывают своей критикой деньги и разделяют, о ком можно или нельзя писать.
Кроме того, на восприятие музыки или спектакля сильно влияет настроение. Недавно я ходил на постановку «Пермские боги» в Театр-Театр. Некоторые зрители кричали «Позор!» и уходили из зала. А мне очень понравилось. Но в то же время я тогда подумал: будь я в другом настроении, если бы погода была плохая или длинная репетиция накануне, на которой я сильно устал, я бы тоже мог крикнуть: «Позор!» — и уйти.
Да, мнение критика — всегда оценка лишь конечного результата. Но это не критерий общего уровня музыканта, артиста. Может случиться, что великий человек такое наиграет на сцене, что критики своими рецензиями попросту разрушат его карьеру. А может посредственный музыкант выйти и так шикарно сыграть, что его вознесут до небес. Мы все живые люди, музыка живая, она рождается в момент исполнения.
А что для вас является показателем успешного выступления?
Когда люди после концерта подходят и говорят: «Мы получили огромное удовольствие, большое спасибо!» А если еще и плачет человек…
Себе вы позволяете проявлять эмоции на сцене?
Просто безэмоциональное воспроизведение нот никому не будет интересно. Исполняя волю композитора, воплощая задуманное им, всегда нужно привносить в музыку часть себя. Мне нравится фраза «У исполнителя должно быть горячее сердце и холодный ум». Все переживания, эмоции развиваются внутри, и это не должно никак проявляться внешне. Меня так учили. Но слушатель, закрыв глаза, должен почувствовать эту энергетику.
Случается такое, что вам не нравится произведение, которое нужно сыграть?
Если такое и бывает, я никогда об этом не говорю вслух. Невозможно работать в оркестре и играть только то, что ты хочешь. Даже не каждый солист может себе это позволить. Но бывает, что произведение начинает тебе нравиться в процессе работы над ним.
Фото Андрея Чунтомова
Что из репертуара театра вам особенно нравится исполнять?
Оперу «Евгений Онегин». Это одна из лучших опер, написанных когда-либо. Все сочинения Пуччини, на мой взгляд, гениальны, и я рад, что в марте мы восстанавливаем «Богему». От нее я каждый раз испытываю кайф, несмотря на то что миллион раз играл эту музыку. Балет «Лебединое озеро» мне тоже нравится. Да, эта музыка считается заезженной и многим надоела. Но меня она до сих пор трогает. Может, я ограниченный и наивный человек. Пусть так, почему бы и нет.
В новом сезоне вы стали чаще играть репертуарные спектакли. Ваше ощущение себя как музыканта в театре как-то поменялось в связи с этим?
Да, конечно. У меня изменилось отношение к работе контрабасиста в оркестре. Это больше связано даже не с переменами в театре, а с моими собственными, внутренними изменениями. Мне опять очень интересно играть в оркестре. Я снова, как в годы учебы, много занимаюсь на контрабасе. Такого настроя у меня уже много лет не было.
С чем именно связаны эти внутренние перемены?
Наверное, с тем, что последние полгода не приходилось часто ездить на гастроли. А когда нет «чемоданной жизни», можно работать в спокойной атмосфере. Я вообще статичный человек: мне нужно останавливаться, оставаться одному, обдумывать — грубо говоря, уходить в себя, чтобы создавать что-то новое. И сейчас у меня появилось для этого много времени.
Общий уровень исполнительского мастерства оркестра театра за последнее время вырос?
Да, очень сильно. Потому что дирижеры театра скрупулезно работают с музыкантами. На нашем языке это называется «вычищать спектакли». Когда постановка в театре идет часто, многое в ней замыливается. За одну репетицию это сложно исправить, нужно проводить много корректур. И такой работы сейчас стало больше.
Не так давно я занимался в театральном классе, а там по внутреннему радио шла трансляция спектакля. Качество звука на ней обычно плохое: срезаны верха и низы, остается просто прямая середина. И любые ошибки сразу слышны. Обычно слушать трансляцию было невозможно, а тут на сцене шла «Баядерка», и я поразился, насколько чисто играл оркестр. Даже в трансляции это стало хорошим продуктом.
Есть ли у вас свои ожидания от дирижера? Со сколькими вы вообще успели поработать?
Думаю, примерно с двадцатью. Может, больше.
От дирижера я жду взаимопонимания. Это же здорово, когда я понимаю, чего хочет дирижер, а он понимает, что может дать музыкант. Возникает плодотворная для достижения общего результата атмосфера. Еще жду взаимного уважения. Да, дирижеры иногда переходят грань, очень сложно не делать этого, когда ты один, а перед тобой — сотня музыкантов, и половина вообще не смотрит на тебя. Естественно, это выводит из себя. Бывает, что и я отвлекаюсь, теряю концентрацию, все мы несовершенны.
Но субординацию в работе с дирижером вы всегда соблюдаете?
Конечно. Дирижер отвечает за общий результат. Я могу взять только ответственность за свою партию или за группу музыкантов, если я концертмейстер на программе. А у дирижера больше ответственности и, соответственно, больше прав.
Субординация и взаимное уважение очень важны. Ты можешь дружить или не дружить с человеком вне театра, иметь какие-то общие дела, но на работе ты подчиненный, а он руководитель, он дает указания, ты выполняешь. Иначе будет анархия и ничего не получится.
Несмотря на большую занятость в оркестре, вы по-прежнему успеваете заниматься собственным проектом Barocco a La Prima?
Да, времени для этого стало больше.
В названии проекта есть слово «барокко», но ведь вы играете музыку и других эпох?
Да, в том числе музыку Ренессанса, классицизма и, конечно, современные произведения. Недавно, например, в Доме Мешкова у нас состоялся концерт музыки Теодора Альбина Финдейзена, немецкого контрабасиста, композитора и педагога начала ХХ века. Название проекта говорит скорее о формате концертов. Ключевое понятие здесь «a la prima» — техника в живописи, когда слои краски накладывают друг на друга до высыхания. Так же и мы: без предварительных набросков, продолжительных репетиций и постоянного состава музыкантов делаем разные концертные программы.
В следующем сезоне я бы хотел вновь сыграть большой концерт Джованни Боттезини. Музыку этого композитора мы уже дважды исполняли в рамках проекта Barocco a La Prima. Хочется вывести эту программу на новый исполнительский уровень.
В новом сезоне в оркестр театра приехали работать музыканты из разных городов, в том числе из Москвы и Санкт-Петербурга. Что их мотивирует переезжать в Пермь, на ваш взгляд?
Помимо того что работать в театре сейчас интересно и уровень зарплат достаточно высок, людей привлекает еще и сам город. Москвичам и петербуржцам нравится, что здесь не нужно никуда бегать — здесь небольшие расстояния и спокойная, размеренная жизнь, что позволяет сконцентрироваться на творчестве. Все, кто переезжает сюда, говорят, что Пермь — очень хороший город. Ну и, конечно, в театре очень дружественная атмосфера.
Интервью: Ольга Богданова, Наталья Овчинникова
